Татьяна Смирнова - Тень Орла

Иногда нам снятся странные сны: совершенно нереальные, но необъяснимо, тревожно яркие… Проснувшись после таких запредельных видений, мы долго заново привыкаем к тому миру, который уже набил нам оскомину… и вдруг понимаем, что привыкнуть невозможно. Жизнь изменилась, и какая-то часть нашего сердца теперь навсегда принадлежит тому тревожному сну, который заставил его дрожать и замирать так страшно, так сладко!

…Акра. Как и в любом приморском городе, здесь перемешаны тысячи запахов и звуков. Не всегда приятных и полезных. Разноязычная речь, нередко переходящая в ругань, шум прибоя и стон снастей, крики морских птиц и тошнотворная масса гниющей рыбы, в которой копошатся черви и личинки, а над всем этим жужжат огромные черные мухи.

Смуглые от загара, въевшегося не просто в кожу, а и в самые кости, люди неутомимо складывают в утробы одних кораблей тюки золотистого шелка, мешки с кофе и чаем, шкуры животных, а из других выносят на берег огромные свертки тканей, оружие и вина. У причала – грудой некогда цветные паруса: сейчас они больше похожи на вылинявшие свитки сборщика податей, чем на большие и прекрасные крылья кораблей.

Акра – город торговый. Больших и маленьких лавчонок здесь, кажется, больше, чем самих жителей, да и заезжих покупателей, вместе взятых. Самую большую торговлю ведут, конечно, еверы. Терпеливо, до позднейшей ночи, не гасят они фонарей в своих закутках, и не напрасно. Точно так же не напрасно не задувают огонь в очагах всю ночь напролет в домах, сложенных из крупных известняковых глыб. Некоторые из этих внешне совершенно неподвижных и совершенно одинаковых глыб время от времени приходят в движение, совершая оборот вокруг своей оси. «Прибыл товар» – говорят они тому, кто умеет читать, нет, не книги, не древние письмена, а следы на воде да светящиеся строки звездных карт.

Это наверху, на земле.

А под землей оживает скрытый от посторонних глаз город-лабиринт, родной приют всех свободных торговцев побережья. Под Акрой и двумя хребтами, защищающими ее от злых северных ветров, переплелось бесчисленное множество подземных ходов, выбитых в серовато-желтом камне. Эти ходы тянутся на сотни лиг. Наверное, есть на земле (или под землей) тот, кто знает весь этот лабиринт, как свою ладонь. Только этот кто-то о своем знании помалкивает. А прочие знают лишь то, что им положено знать, и не больше того.

Во все времена, одним упоминанием о себе, каменоломни наводили страх на местных жителей. А каждый новый правитель, вступающий на престол, клятвенно обещал «замуровать все ходы и выходы из этих подземных ульев, дабы не вылетали оттуда, яко жалящие осы, бесчинствующие орды разбойников. А если кто сделает пролом в подземный город, то перед этим проломом до́лжно его убить и закопать». Однако дальше слов обычно дело не шло. То ли контрабандисты были так хитры и изворотливы, то ли доходы их каким-то непостижимым для простого смертного образом пополняли казну если не самого правителя, то ближайших его помощников. Военачальники, жрецы и сановники годами сетовали на вольных торговцев, и точно так же, годами, не могли разыскать ни одной «норы». И такое положение всех устраивало.

Днем же и гавань, и город, залитые ярким солнечным светом, казались совершенно безобидными, по-детски простыми и беззаботными. Маленькие серо-желтые домики, раскиданные среди множества холмов, кое-где прорезанных острыми зубцами скал, оплетали, соединяя вместе, сотни узеньких улочек-тропинок. Все это шумное, как птичий базар, человеческое поселение нависало над гаванью и городским рынком, который, в свою очередь, разноголосицей и разноцветьем мог поспорить и с тем и с другим.

Выше, у самого подножья гор, расположились совсем иные строения. Их уж никто, даже самый взыскательный из всех путешественников, когда-либо сходивший с палубы на эту землю, не назвал бы домами. «Дом» – это слишком короткое слово, чтобы обозначить все, что видел глаз. Это были, вне всяких сомнений, дворцы – дивные творения архитекторов и мастеров, чертоги правителя и его приближенных. Белоснежные стены и круглые, прямые колонны, державшие плоские крыши, скрывали от иссушающих лучей южного солнца густые заросли караганника и калютеи с возносящимися над ними прямо к выцветшему небу кронами шелковиц. Хотя блеклым небосвод казался только над крутыми склонами холмов. А над гаванью, над всем видимым глазу простором моря перемешивались, перетекали друг в друга все оттенки мягкого зеленоватого цвета и бледной синевы.