М. Таргис - Сумеречная мелодия

– Это неправильно, – заметила она, сдвинув брови, но соскочила на пол.

Неуклюже пошатнувшись на слишком высоких каблуках, она выпрямилась и ушла, широко шагая, только оглянулась напоследок не без беспокойства – высокая и тонкая, с длинной гривой густых каштановых волос. Удаляющийся цокот ее монструозных каблуков, мерный и быстрый, как биение сердца, раздражающе отдавался в мозгу.

Цеста повернул кресло обратно и, снова прислонив затылок к высокой спинке, стал вспоминать текст песни. Повторяя заученные строки, Цеста еле заметно шевелил губами, не отрывая глаз от спящей лампочки.

История Цесты, по крайней мере, та история, которую он собирался логически завершить, глядя на лампочку в гримерной Большого зала Народного собрания, началась практически без его участия. Однако он знал, как это было: в первый понедельник февраля 1952 года Олдржих Штольц торопливо вышел из конторы – удалось вырваться пораньше. Он был наконец-то совершенно свободен, и настроение у него было отличное.

Спрыгнув из трамвая на ходу и послав водителю извиняющуюся и, как он надеялся, полную обаяния улыбку, Штольц свернул в лабиринт тихих улочек на левом берегу Дуная, застроенных в прошлом веке. Здесь в этот час царило безлюдие, подошвы Штольца звонко отстукивали по гранитным кубикам мостовой. Вечер определенно что-то обещал – может быть, ужин в ресторане, местном « Максиме » на вершине Холма, круто вздымавшегося над Старым городом, среди богемной публики, имен, часто мелькавших в заголовках газет. Но это если у Павла будет такое настроение, а настроения его, увы, совершенно непредсказуемы.

Вчера было воскресенье, и Штольц был вынужден уехать из города – что называется, исполнял сыновний долг (его знакомые из актерской среды могли бы им гордиться: девять нескончаемых часов сплошного притворства и лживых рассказов о жизни скромного столичного служащего). Как говорится, родителей не выбирают: Штольцевым старикам определенно лучше было знать поменьше о делах их отпрыска. По этой самой причине Штольц не знал, как и чем закончился вчерашний день для Павла, а значит, что будет сегодня. Он, конечно, телефонировал и вчера вечером, и сегодня с работы, но никто не ответил. Впрочем, в этом как раз не было ничего необычного. Близость с талантом (а Павел Шипек, несомненно, таковым являлся) – не такое уж простое положение и к чему-то обязывает…

Консьержка, пережиток прежних славных дней, приветливо ему улыбнулась. Штольц знал только один дом, где до сих пор существовала консьержка: пани Вертерову не могли выставить из-за ее маленькой конторки никакие стихийные бедствия и политические катаклизмы. Поравнявшись с конторкой, он замедлил шаг.

– Добрый вечер, пани Вертерова. Как тут вчера?

– Добрый вечер, пане Штольц. Как вам сказать? Мне кажется, он с субботы вообще не выходил из квартиры.

– С субботы? У него хоть еда в доме есть? – забеспокоился Штольц.

– Не знаю… Я не рискнула стучать. Хотя в квартире ниже этажом опять жаловались… Играла музыка…

– Так он работал! – с пониманием и в то же время с легким беспокойством вздохнул Штольц. Конечно, следовало только радоваться тому, что Павел преодолел очередной творческий кризис, однако это вполне могло означать, что Олдржиху придется поворачивать домой, в пустую и скучную комнатушку, потому что музыка была для его друга главной и самой великой любовью, и ничье общество не выдерживало конкуренции с ней.

– Возможно, работал… – медленно произнесла консьержка, устремив странно несфокусированный взгляд в пустоту. – Если это можно назвать работой…

Штольц приветливо кивнул ей и стал быстро подниматься на третий этаж по изящно (но совершенно неэкономично с точки зрения занимаемого пространства) закрученной лестнице со сказочно витиеватой чугунной вязью перил. Прежде семье Шипков принадлежал весь дом, теперь же только верхний этаж оставался во владении их единственного наследника.

Возле украшенной металлическим орнаментом двери не было звонка. Штольц невольно улыбнулся, вспомнив, как удивился этому в первый раз, со знанием дела подцепил небольшое кольцо, свисавшее как раз на уровне пояса посередине двери, и отпустил. Дверной молоток – так это, кажется, называлось? – издал чистый металлический звук, не стук, не звон, что-то среднее. Штольц задержал дыхание. В квартире было тихо, музыка не играла, но дверь вполне могли и не открыть.