Виолетта Трофимова - Прорыв

Тебе не удавалось скрыть свою личность, когда ты скитался по своей стране. Но здесь ты и не хочешь скрываться. Ты пришел сюда как завоеватель, и ты завоюешь этих людей. Ты слишком прекрасен и душевно, и телесно, ты слишком гениален, чтобы их не покорить.

Я никогда не видела твоего портрета, но я снова и снова представляю себе, как ты встаешь, чтобы начать свою речь. Ты волнуешься – кто не знает, что такое волнение! – но в тебе все как будто приподнято, ты весь вскидываешься, твои глаза сияют – и в ответ на твои первые слова люди встают тебе на встречу. Это твой триумф, ты его ждал, ты его заслужил. Молодой человек, которому еще нет тридцати, становится главным событием в Парламенте религий.

Что-то меня опять тянет рассказывать о твоей жизни. Я переживаю с тобой твой успех, я чувствую твою боль. Я понимаю тебя, нутром понимаю, когда ты отказываешься говорить перед хитрой и злобной аудиторией. Я понимаю тебя, когда тебе плохо, когда ты страдаешь, я сама знаю, что такое чувствовать боль других. Ты уходишь во мрак и пытаешься его познать. Что ж, я тоже писала работу о дьяволе. Но тьма увлекает тебя, тебя заносит, ты никак не можешь выбраться из нее, ты воспеваешь ее. Твой путь подходит к концу, ты отправляешься в свое последнее путешествие, возвращаешься обратно. Наконец тебе дано немного покоя. Тебе дано самому решить свою судьбу – ты сам выбираешь час своей смерти. В этом, наверное, твое мужество и твоя слабость. Ты устал от мира уже давно, и, наконец, у тебя появилась возможность его покинуть. И ты покинул его в тридцать девять лет. Не рано ли, Нарен?

Служить богу в человеке – твоя первая заповедь и первейшая задача. И ты претворял ее в жизнь, организовывая людей для помощи самым несчастным, самым обездоленным. Ты призывал одновременно и служить ближним, и создавать человека в себе. Но невозможно в один миг изменить мир. Не все люди – герои, не все такие, как ты.

Ну вот, я опять говорю что-то не то. Я ведь не имела целью тебя осуждать. Наоборот, я восхищаюсь тобой, твоей искренностью, смелостью. И я прекрасно понимаю людей, которые шли за тобой, тех женщин, которые влюблялись в тебя – что говорить, ведь в тебе было во что влюбиться. И я понимаю твою Маргариту, которая так полюбила тебя, что поехала за тобой в твою страну и осталась там навсегда. Не знаю, любил ли ты ее хоть вполовину того, как она тебя любила, не знаю, было ли между вами что-либо кроме платонических чувств, а если и было, что мне за дело? Я не буду вас осуждать. Напротив, это лишь доказало бы твою человечность. Вас обоих можно было бы понять. Ну вот, меня опять занесло. Теперь я начинаю обсуждать твою личную жизнь. Это нехорошо с моей стороны. Едва ли я имею право на это.

Ты знал, что наш век будет ужасен. И это давило на тебя. Нас разделили во времени две мировые войны и тысячи бедствий. Тебе трудно было бы это вынести, с твоей впечатлительностью. Но я живу в другое время, и как бы ни был ты мне близок по духу, меня окружают другие люди, и я должна общаться с ними, хотя, быть может, среди них и нет подобного тебе. Оставь меня, прошу тебя. Я не хочу гоняться за призраками. Прости, но ты для меня – лишь призрак.

Не знаю, зачем я все это написала, но я была искренна. Если бы я жила в одно время с тобой, я бы, наверное, любила тебя. Но нам не преодолеть этих ста лет. Так прости меня и не волнуй больше мою душу. Я думаю, я уверена, ты слышишь меня.

Лодочная станция еще не успела начать свою работу, когда к берегу уже причаливало каноэ. Для столь раннего утра это было, мягко говоря, необычно. «Кто бы это мог быть?» – подумал заспанный лодочник, выходя взглянуть на гребца. Однако когда он увидел выпрыгнувшую на берег женщину, которая затем легко втащила туда же лодку, он все понял. Лодочник знал только одну такую женщину.

– Мисс Смит, что-то вы сегодня раньше обычного! – крикнул он.

– Неужели? Я, право, и не заметила. Это, наверное, потому, что мне сегодня уезжать. Завтра у меня первое выступление в Эдмонтоне.

– Желаю удачи, мисс Смит.

Мисс Виргиния Смит была очаровательной девушкой лет двадцати пяти со смешливыми серыми глазами, живым лицом, обрамленным густыми каштановыми волосами. Казалось, она не могла быть серьезной, настолько веселым и задорным был весь ее облик. К тому же она была поэтессой. Правда, публикаций у Виргинии было всего несколько, но она твердо верила в удачу.

Прекрасная летняя погода только подкрепляла ее отличное настроение. В этот день Ванкувер казался Виргинии еще красивее. Она была уверена, что что-то должно произойти. Возможно, это из-за завтрашнего вечернего выступления в городском собрании. Виргиния уже читала собственные стихи в салонах родного Брантфорда, но давно, да и слушателей тогда собиралось немного. Брантфорд… На миг она стала серьезной. Виргиния едва ли могла припомнить, когда в последний раз была дома. После смерти отца она старалась помочь семье не скатиться в нищету, выступала, печаталась в журналах. Но потом ее братья смогли найти приличную работу, и Виргиния с легким сердцем попрощалась с мамой и сестрой и отправилась в путь. Способ передвижения она выбрала не из легких – на каноэ. Но разве существовало в мире что-нибудь такое, с чем бы не справилась мисс Смит!