Валентин Цапков - Все извинения сразу

Я поднялся обратно за стол, где все сидели. Максим стоял и орал на какого-то парня матом. Его пыталась успокоить Марина, другая Марина сидела, поправляя лифчик, и никак не реагировала на ситуацию.

Максим ударил парня по лицу, и тут же в него кинули пивной кружкой, она попала прямо в висок и разбилась. Максим упал.

Я с криком рванул к тому парню, которого ударил Максим, но из толпы получил ногой в грудь такой силы, что перевалился через стол. Падая, я схватился за Марину в надежде сохранить равновесие, но лишь уронил ее тоже. Она закричала. Именно на такой крик быстрей всего реагируют охранники. Стоило мне перевернуться на живот и начать вставать, как два человека в черной одежде с нашивками «ЧОП „Руслан“» ударом положили меня на землю и надели наручники.

Первой приехала «скорая», сквозь маленькое окошко подсобного помещения охраны было видно, как Максима увозят на носилках. Лицо его было открыто, и на нем была кислородная маска. «Маска – это хорошо», – подумал я, и в этот момент ко мне зашел полицейский.

– Охрана мне все рассказала, и, по всей видимости, вы не виноваты. Но в отделение мы все равно проедем, напишем заявление за хулиганство, и переночуете у нас. Вас в таком виде все равно домой не пустят. «Нет у меня того, кто меня мог бы не пустить домой», – подумал я.

– Человек, которого на «скорой» увезли, как он?

– Друг ваш? Жить будет. Голову зашьют, и через неделю выйдет, – сказал полицейский, и мы вышли.

Он посадил меня на заднее сиденье нового «мерседеса 02», и мы поехали в отделение. Я посмотрел в окно: было светло, и начинался дождь. Капли струями стекали по закрытому окну. Люди разбегались под навесы, даже ночью их было много. Болела грудь и спина, еще болели запястья, наручники как будто постоянно сжимались, пытаясь откусить мне кисти.

Ехать было недалеко, раньше я никогда не был в отделениях полиции. Всегда как-то удавалось избежать такого развития ситуации. «Наверно, и это сделает меня только сильней», – подумал я.

В отделении за стеклом сидел сонный полицейский, напротив него к лавке был пристегнут пьяный человек, он спал. Было видно, как его организм самоотверженно сражался с алкоголем, почему его и вырвало себе на грудь. На это ни человек за стеклом, ни тот, кто меня привез, не реагировали. Меня посадили на лавку рядом.

Через пять минут в комнату вошел еще один полицейский, он был толстый и сонный. Подойдя ко мне, он начал разминать кисти.

– Наркоман? – нагнувшись, спросил он.

– Нет.

– Ну ничего, сейчас узнаем.

Он схватил меня за локоть и втолкнул в ту дверь, откуда только что вышел.

Все то, как представляется комната для допросов: со столом по центру и лампой холодного света в лицо, все это киношный трюк. В жизни это обычный рабочий стол рядового полицейского, с кучей серых папок и еще большей кучей листов, написанных от руки. Все они скреплены в большие тома и навалены друг на друга. Лампы на столе не было.

– Из карманов все достаем и кладем на стол.

Спорить смысла не было, я был пьяный и в наручниках. Старый корпоративный мобильник, который Максим выдал, чтобы я всегда был на связи, и оставшиеся деньги, всего долларов 150. Больше в карманах ничего не было. Увидев деньги, полицейский удивленно поднял брови и прикусил нижнюю губу. Видно, что они его очень заинтересовали, я его больше не волновал.

– Что же вы, гражданин, по городу без денег ходите по ночам? – спросил он.

– Мне до дома надо доехать.

– Этого должно хватить, – сказал полицейский и, оставив мне на такси, убрал деньги в стол.

– Спасибо, – сказал я и спрятал телефон и оставшиеся деньги в карман.

– Ну, на этом ваше дело о хулиганстве можно считать закрытым. До утра посидите у нас. Можно в камеру пройти или на лавочке посидеть со спящим другом.

Сидеть на лавочке ближайшие шесть часов мне не хотелось, но идти в камеру, где была вероятность получить сотрясение, не хотелось еще больше. Я выбрал лавку.

Самое ужасное – это сидеть и понимать, что как бы ты ни хотел выпить, тебе уже не удастся. Будешь сидеть и бороться с неминуемым похмельем, стараясь заснуть и закончить этот день, закончить эту ночь, закончить эту жизнь, полную поступков, которые ведут тебя к разрушению. Сидеть и молча пожирать себя изнутри, потому что ты знаешь, что живешь не своей жизнью, проживаешь чью-ту другую, совершенно чужого человека, потому что ты не такой, ты хороший, жаль, что видишь это только ты сам.

Меня посадили на лавку и пристегнули к подлокотнику. Спящий рядом человек открыл глаза, посмотрел на меня мутным взглядом, медленно сказал «Су-ка» и снова заснул.