Владимир Родич - Амонд

Когда бутылка опорожнилась, милиционер был уже полностью на стороне Амонда, а уходя, клятвенно заверил радушных хозяев, что лично возьмет под контроль ябедников, дабы семейству не тужилось. Вот так в простом советском, еще раз простите, российском милиционере Амонд разглядел человека, а тот, в свою очередь, разглядел его в Амонде.

Как говаривал великий Хармс* (это кличка), случай вроде ерундовый, но характерный.

ДАНИИЛ ХАРМС

Хармс Даниил Иванович (1905—42), русский писатель. Настоящая фамилия – Ювачев. В пьесе «Елизавета Бам», повести «Старуха», в гротескных рассказах (цикл «Случаи») показывал абсурдность бытия, обезличивание человека, ощущение надвигающегося кошмара. Комические парадоксы, игровой принцип преобладают в стихах для детей («Иван Иваныч Самовар», «Игра», «Собака съела маргарин»). Репрессирован (1941), симулировал сумасшествие, прикидываясь Каштанкой, умер в одной из психиатрических лечебниц Черноземья.

Амонду снился сон. Будто он стал Богом и ему предстояло создать Вселенную. Видимо, ему очень нравилось быть Богом, потому что во сне пес мурлыкал какую-то затейливую песенку и сладко пускал слюни.

Небо и землю Богу Амонду почему-то создавать не хотелось – он сразу решил начать с человека. «Друг прежде всего, – думал Амонд, – а небо и землю мы с ним потом вместе создадим»… Насчет выбора человека Амонд особо не раздумывал, первым он создал хозяина, затем – хозяйку, «наплодил» им детей и построил дом. В Борках. Вспомнил про небо и землю, не забыл про звезды и светила. В общем, когда расставил все по своим местам, взялся за самое сложное – мороженое и курицу. С первым пришлось изрядно потрудиться, зато получилось самое универсальное в мире мороженое – оно не таяло, не пропадало и само лезло в рот. С курицей было просто, как и с прочим мясом. Единственное, от чего он напрочь отказался – это кошки. Что в них проку? Лаять не умеют… Да и кто хозяина охранять будет, не кошки же? Придется самому… Бог Амонд поворчал во сне – мол, все сам да сам, – и решил приступить к созданию других собак. «И назову я их ангелы», – только и успел подумать Амонд перед тем, как его нагло разбудили.

Он с превеликим трудом поднял веко, обнаружив перед собой только что созданного хозяина. Осмотрелся – все было чужим вокруг: двери, окна, пол, потолки, ковры, мебель. «Мы в гостях», – вспомнил Амонд, ощущая пустоту желудка. На стене красовался огромный портрет какого-то мопса*. «Перестарался я», – поморщился стаффорд и окончательно проснулся.

– Просыпайся, придурок, домой пора, – ласково сказал хозяин, с трудом обувая второй ботинок. Потом подумал, что сегодняшнее гостеприимство вряд ли дотягивает до твердой тройки, и вспомнив обрывок подходящей пословицы, добавил – … дома лучше.

Выйдя из подъезда, повернули к арке, что выходит к Плехановской. Там-то и случилось то, о чем потом долго вспоминали со смехом. Хотя именно в тот момент было вовсе не смешно.

В арке навстречу шли семеро. Амонд грозно зарычал, но хозяин успокоил его, погладив по холке. Семеро поравнялись с ними, а когда вроде бы уже прошли, хозяин глазом моргнуть не успел, как получил чем-то тяжелым по голове. На несколько секунд потерял сознание. Когда очнулся, увидел презабавнейшую картину. Каким-то чудодейственным способом Амонду удалось схватить всех мерзавцев, да не просто схватить, а еще и уложить их вокруг раненого хозяина на асфальт, пресекая любое движение.

Проделав такой фокус, достойный разве что Копперфильда, Амонд самодовольно уселся перед жертвами и стал наблюдать, как хозяин бьет им нахальные морды. Когда дело было сделано, хулиганы, извинившись, спешно ретировались. В дальнейшем они

не раз еще возникали в жизни Амонда, и тот с удовлетворением отмечал, что урок вчерашним хулиганам пошел на пользу: они при каждой встрече раскланивались перед хозяевами Амонда, здоровались и прощались, как подобает вежливым господам, и если обращались к Амонду, то только на «вы». Примерно это выглядело так:

– Здравствуйте! Как Ваше здоровье?

– Гав, гав…

– Спасибо! До свидания! Простите за беспокойство.

– Гав…

Прохожие покатывались со смеху, а всемогущий Амонд, гордо задрав к небу свой одноглазый скворечник, шествовал дальше, к новым историям и деяниям… Возможно, если б Бог был собакой, мир не был бы таким мрачным, как подъезд «хрущевки», и таким злым, как вечерняя арка.