Игорь Агафонов - Под прикрытием Пенелопы

«Дело, очевидно, не в том, чтобы точно проговорить название организации. Важнее подметить некое сходство с другими. Ну, скажем: Объединение композиторов – и что? Или содружество художников? Журналистов? Писателей, наконец, как в нашем случае? Да и вообще – в названии ли дело? Что их роднит – союзы эти? Сразу приходит на ум – их объединяет творческая составляющая профессии, не правда ли? С другой стороны, любая другая профессия также может быть причислена к творческой, если человек, ею владеющий, – творец… Так что, может быть, остановимся на самом что ни на есть простом названии? Организация. И всё. А руководителя этой организации будем величать запросто – председатель. Как в правительстве или в сельскохозяйственной фирме. Коротко и ясно. Как говаривал один персонаж из анекдота, укладываясь на подоконник: «Главное, не вывалиться за окно, наружу». А так, что ж, действительно: и коротко – поскольку ноги девать некуда, не умещаются, и ясно, как в божий день – от Солнца днём или от Луны – в полночь, а то и от фонаря на столбе за этим самым окном, – никакой разницы. Что же касается наркома Луначарского времён революции и нашего председателя Луначарского, то тут простое совпадение. Вернее, у нашего председателя фамилия другая, но после того, как он высказался на очередном банкете по поводу современного литературного героя, к нему и прилипло это прозвище. А выразился он примерно так: у Лермонтова, дескать, герой уже нарисован – ну и достаточно. Зачем вам нужен новый-то герой? Это всё Чары луны и не более того. Ну, придумаете вы нового героя, так завтра же из него сделают штамп или того хуже – идола, и подражать начнут. А зачем это нам нужно – в наш-то век сплошного подражательства? Хлопотно это всё. Надо просто иметь в виду, что всякий, кто родился на белый свет – уже герой. Не так-то вольготно на этом свете. Пишите, о ком хотите, только хорошо пишите. А то всё лепите под кого-то: под Толстого, под Набокова… И наслаивается, и наслаивается одно на другое, так что и не разберёшь потом, кто на пьедестал запрыгнул! И тогда свергать начинаем, с корабля современности сбрасывать… А ведь не в этом литературный процесс заключается, не в этом. Всё это именно лунные чары и не более того…

Вот с этого – ироничного, с полемическим, так сказать, уклоном, – и появился второй Луначарский. А может, и сотый, тысячный… мы любим, повторю со специальным нажимом, штампы, нам как-то с ними уютнее, привычнее. Даже возвели в ранг бренда. Чем и пользуется, кстати, современная реклама. Так вот Луначарский – да, Федот Федотыч. И кто-то непременно прибавит: Федот да не тот».

А Миронов – между тем, как мы были заняты чтением его (вполне возможно, не бесталанного) опуса – шёл по вечернему городу и злился на себя и на весь белый свет, потому что свет для него в ту минуту был серым. Ему хотелось напиться, надраться, так сказать, но пока он ещё не решил, с кем именно. Пить в одиночестве, рассуждал он не особенно оригинально, есть дело последнее. Однако согласитесь, предусмотрительно – алкоголизмом нынче запуганы не одни творческие работники, – что ни купи – всюду прочтёшь, хоть на пачке с сигаретами, хоть на бутылке: убьёшь себя, родной ты наш, коли не меру употребишь. «Другой вопрос, – рассуждал Миронов по инерции или по привычке, – растиражированное словцо (на пачке или бутылке) также, говорят, способно сотворить психологический срыв в человеке… так что, глаза завязывать?»

Его обогнал паренёк. Миронов с запозданием угадал в нём девчонку, одетую под мальчишку… Она обернулась и сказала:

– Там впереди крутая горка, очень скользкая.

Миронов кивнул.

Девчонка стала спускаться с пригорка, опять оглянулась на угрюмого прохожего и улыбнулась:

– А я с работы иду…

И Миронов вдруг понял, что эта дурочка счастлива. Счастлива тем, что её взяли вот куда-то там на работу, и, значит, она кому-то теперь нужна. И сейчас ей не терпится поделиться этой своей причастностью, своей удачей со всяким встречным, – по её меркам, удачей неописуемой. Потому что наполнена счастьем она, что называется, до краёв…

«А ты вот признайся, – укоризненно выговорил себе Миронов, как бы очнувшись и вынырнув из своего омута переживаний, – признайся уж, – подумал ведь, в первый момент, признайся, подумал же: „Чёрт бы тебя побрал со своими новостями!“ – Ведь так?.. Да, где уж тебе понять её радость. Она-то счастлива, а ты – уже разочарован… Ты уже забыл, что такое счастье».

Заметим от себя: не Бог весть, какое наблюдение. Уж не кокетство ли это перед самим собой?