Элли Флорес - Лето в Калинке

– Дуры, – пробасил откуда-то из-под куста лежавший Карим. – Вам за день не надоело прыгать? Вовк, давай сюда, попьем пива, как белые люди. А эти пусть русалят как хотят.

Из воды брызнула мощная струя, облила Карима с вытянутой рукой, в которой была надёжно зажата бутылка тёмного.

– Убью, жэнщына! – он приподнялся, страшно заворочал глазами. – Зарэжу!

Ответом стал хохот. Катя присоединилась к подруге и наслаждалась купанием. Карим величественно махнул рукой и поставил бутылку на землю. Он откровенно наслаждался видом девушек в купальниках и даже порывался дотянуться до фотоаппарата, но чудо-технику его предусмотрительные подруги зачехлили и повесили очень высоко. А вставать кавказцу было лень. Так что прекрасные нимфы плескались и хихикали, а Карим взирал и вздыхал.

Володя молча сел, взял пиво и прижал к губам горлышко.

Допив до дна, бросил и оглянулся.

– Водка есть? – спросил шёпотом.

Карим всмотрелся: худое лицо друга было чужим. Добродушно почесал пузо рядом с краешком плавок:

– В магазин надо идти. Деньги есть, если так надо…

– Надо.

Володя подтянул колени к себе и обхватил их руками. Карим тихо засвистел и снова почесал – в этот раз мускулистую заросшую ногу, черные волоски протестующе топорщились под рукой.

– Да ты в печали, сокол.

– Заткнись. Пить хочу.

Свист, на этот раз протяжный и горестный.

– Пить надо меньше, махор. Особенно водки. Особенно из-за бабы. Люська?

И тут Володя дёрнулся, но Карим, знавший его уже тринадцать лет, угадал движение: удар, и без того начатый из неудобной позиции, пришёлся в воздух.

– Тихо ты, сокол, – пропыхтел друг, ловко перехватывая запястье и на всякий случай наваливаясь мощным телом. Володя зло и отчаянно ворочался снизу, шипел:

– Пусти, сволочь кавказская, убью…

– Убивать потом будешь. Сначала пойдём выпьем и закусим. Потом снова выпьем и закусим. Потом побьём витрину сельмага и сядем в тюрьму, или побьём друг друга и не сядем. А при желании – можно и совместить.

– Вы там что, женитесь друг на друге? – заорала Марианна, и Катя взвыла и замолотила руками по воде. Брызги полетели веером, обе девушки, обессилев от хохота, едва не падали.

– Уже женились, сладкие, уже, – проорал в ответ Карим и шёпотом сказал полузадушенному другу: – Нажрёмся в хлам: ты из-за несчастливой любви, я, как дурак, из-за тебя. А завтра я нас обоих отпрошу у преподов, мой свет. Не сердись. Знаешь, я за тебя сердце вырежу из груди.

Володя угрюмо промычал что-то снизу, что при очень большом желании можно было принять за «да».

– Ну вот и хорошо, – обрадовался неуёмный кавказец и выпустил, наконец, свою жертву. – Значит, идём пить и нарушать общественные приличия.

Володя лёг на спину и бессмысленно уставился в небо.

Не любит. Всё.

Знать бы, кто перешёл дорогу – а что этот кто-то был, он всем своим сердцем, болтавшимся на тонкой нитке надежды, чуял. Знать – и наказать, не за себя, за то, что её мучает.

Ревность страшна. Ещё страшнее страх за любимого человека. А когда в котле соединяются и первая, и второй… Просыпается древний, бычьемордый зверюга, который до поры дремал, требует свою долю плоти и крови. На грани, на краю просыпается минотавр, и если уж бодрствует – трудно, почти невозможно загнать его обратно и захлопнуть обитую медью дверь узилища.

Чердак большого деревенского дома был местом, где можно отдохнуть и послушать, как бегают и ссорятся пугливые серые мыши.

Кот так и делал: сидя у отходившей от стены деревянной планки и щуря зелёные глаза, караулил. Лапки подобрал, как древний египетский божок. Остриженный хвост лежал неподвижно.

Внезапно в одну из многочисленных щелей ворвался с улицы ветер. И было в нём нечто странное – кот вздрогнул, прижал уши и тихо зарычал, а глаза засверкали совсем уж изумрудным и яростным огнём.

А вместе с ветром донеслось откуда-то издалека волчье «у-у-у», тоскливое, дикое, рвущее сердца всякого живого существа, велико оно или мало, старо или молодо. Где-то в глубине вселенского механизма на волос сдвинулись невидимые шестерёнки, пространство затрепетало, и маятник времени, который до сих пор качался мерно и правильно, сбился.

Кот вскочил, нервно задёргал хвостом, зарычал громче, напоминая в этот миг своего громадного африканского родственника.

Как и все его родичи, он мог существовать как внутри видимого мира, так и вне его. Мог – но не хотел. Потому что выходить за пределы уютного, обжитого мирка с любимыми людьми, вкусными обедами, тёплой печкой и многими другими радостями было опасно. За этими пределами обитали такие силы, такие существа, с которыми лучше было не связываться.