Элли Флорес - Лето в Калинке

Сегодня Люся осталась в Калинке, отпросилась по состоянию здоровья. Вчера её тоже на раскопках не видели. Созвонились они в обеденный перерыв, и Володя тщетно пытался добиться хоть какого-то вразумительного ответа – что болит и какими лекарствами любимая лечится. Люся была на удивление немногословна, явно скучала и разговаривала как-то… Не то что холодно. Нет, вряд ли, убеждал он себя в который раз. Точно – нет. Просто по интонации её было понятно, что какая-то ниточка, которая до вчерашнего дня невидимо тянулась от его к её сердцу, ослабла, и на ней появились задоринки.

А серьёзные ли? Он вскочил, рассердившись: сидит тут и ноет, как трехлетка, вместо того, чтобы пойти и наконец узнать, в чём проблема.

Дорога до Калинки показалась короче, чем обычно. Под горку и к красавице оно как-то само получается.

У домика, где жила Люся с двумя подругами, никого не было, хотя обычно в этот вечерний час хозяева-старики сидели на желтоватой облупленной лавочке, лузгая подсолнушки и обмениваясь замечаниями о «понаехавшей» молодежи и о том, что вот нынче старину не чтят, а в их-то годы…

Подруги, Катя и Марианна, с раскопа сразу ушли на Пясть купаться и велели передать, что будут ждать остальную компанию там.

Путь был свободен, и Володя вбежал, радостный, в дом и с порога крикнул:

– Аюшки, заюшки! Кто не спрятался, я не виноват! Люськин, а Люськин, я тебе решил…

Он не успел договорить. Откуда-то справа, из боковушки, слышались горькие, какие-то животные полустоны-полувсхлипы.

Он застыл, мучительно пытаясь сообразить, что делать. Женских слёз Володя боялся с детства, как огня, и всех плаксивых дев насмешливо звал «ивами». Вот только… когда плачет дорогой тебе человек, от него не отвернёшься и не сбежишь.

– Люсь. – Он неловко втиснулся в приоткрытую дверь, взгляд упал на знакомую узкую спину, худенькие бёдра и копну светлых кудряшек, блестевших в вечернем свете. – Зайкин. Больно тебе? Что тебе принести? Хочешь, за мороженым сбегаю…

Люся рыдала свирепо, кусая себе руку. Он инстинктивно подошёл, наклонился над кроватью, взял прядь волос и приподнял. Родной запах, самый лучший на свете для мужчины запах.

Потом Володя провёл пальцем по изящной спине, по выступавшему позвоночнику, сказал несмело:

– Опять не ела ведь. Сколько говорить, питайся нормально. Скоро буду на шею тебя наматывать, как шарф.

Попытался приобнять, убаюкать, оберечь, чтобы никто, никогда… Чтобы пальцем даже…

И вдруг она вскинулась, села на кровати, оттолкнула его прочь – почти ударила – и заорала. Так, что оглушённый Володя отшатнулся – показалось, вместо родного лица на него оскалилась перекошенная маска старухи-лицедейки:

– Пошёл вон! Клоун! Видеть тебя не могу, пошёл!

Он стоял и смотрел, моргая, а она кричала. Кричала безобразно, как взрослая, много повидавшая баба.

Клоун? Он?..

У него начали дёргаться губы и левая щека, как в далёком детстве, когда отец ругался с мамой и после хлопал дверью на всю квартиру, уходя к любовнице. То есть это потом, много позже, Вовка узнал, и то от Карима, что у отца есть другая. Что эта другая – мамин враг, разлучница, дрянь, и что она только денег хочет и дачу, которую отец от родителей получил.

В окно бил вечерний, последний свет, и на мгновение ему показалось, что волосы Люси загорелись. Володя машинально потянулся к ним.

Она ударила его по руке. Сильно. Со злобой.

– За что?

Вопрос повис между ними, как раздувшийся воздушный шар. Люся проколола его сразу же:

– Не люблю. Понял? Не люблю, и всё. Уходи. Лучше уходи.

И сказано это было так, что его сердце куда-то сползло тающим куском прогорклого масла, и щека враз закаменела.

Не любит.

На негнущихся ногах он вышагнул вон, проделал путь к дверям, дополз до крыльца и зажмурился. Заходящее солнце нежило, а не палило; воздух уже не давил на грудь.

Что-то другое давило, сильно. Не любит.

Впервые в жизни он не знал, что делать.

Ноги несли к реке, трава сминалась под тяжелыми шагами командора… А почему командор? И тут глупости, каким-то краешком сознания усмехнулся он себе, придумываешь ерунду. О донна Анна, изменщица моя…

Катя стояла на берегу и потирала одной загорелой ножкой другую. В воде плескалась Марианна. Слышался веселый писк, летели брызги, причём летели прицельно к берегу – Катя отпрыгнула, выругалась беззлобно.

– Притоплю, Усольцева, вот сейчас зайду к тебе и притоплю!

– А давай, коль не шутишь! – Марианна снова взвизгнула, расхохоталась и поманила подружку пальцем. – А, северный олень, иди к нам! Водичка – кайф!