Валериан П. - Такая вот жизнь, братец – 2. (Записки «Шестидесятника»)

Фреска на стене гробницы

Т.о., все, что я видел на стенах храмов и подземных склепов, было своеобразной энциклопедией древних знаний, накопленных Египтом за тысячелетия его существования. И, все же, трудно было поверить, что с помощью заклинаний и магии можно было подчинить себе не только податливую душу человека, но и неподвластные нам силы природы. Какое надо было иметь желание, какую уверенность в себе, в своих силах, какое высокомерие! Не отсюда ли пошла вся наша наука, вся наша цивилизация? Сформулированное магами под сводами древних храмов, это желание двигалось вместе с развитием человека, приведя его, в конечном счете, к изобретению компьютера, к синтезу белка, к расщеплению атома. Человек не хочет довольствоваться тем, что дает ему Мать-Земля, ему надо больше, ему хочется ввысь, к звездам, ему надо во что бы то ни стало прорваться к богам! Теперь, по прочтении этой книжки, всё, что я видел здесь, – все эти храмы, скульптуры и фрески – перестало быть для меня «мертвыми камнями». Они, как бы, приблизились ко мне, стали частью современного мне мира. Впечатление, произведенное книгой, словно вспышка, озарило мое сознание, но в следующее мгновение она погасла, и моя душа вновь погрузилась во мрак материальной жизни…

…Помню, сидим мы, как-то, с Вовиком на площадке перед нашим кинотеатром, потягиваем пивко и вдруг он мне на ухо:

– Ну, как, ты Верку ещё не трахнул?

– Да нет, ты что, – смутился я, – у нас не те отношения. Мы же друзья. Да и перед Сашей было бы неудобно.

– Неудобно было мне, когда я тебя завалил, – с наглой ухмылкой перебил он меня. – Потому что ты целка, – добавил он, придвинувшись ко мне и обняв за плечи. Я сразу весь обмяк, чувствуя, что нет сил сопротивляться. – Ну, ничего, ещё не все потеряно, – шепнул он доверительно, незаметно похлопав рукой меня по ширинке. – Заходи, потолкуем.

Мои отношения с Верой находились, т.с. «в стадии позиционного равновесия». Видя расположение ко мне ее мужа (я тогда ещё не догадывался об истинной причине его дружелюбия), я не решался переступать границы дозволенного. Мы по-прежнему устраивали «семейные» застолья, во время которых мы с Верой предавались чувственным танцам, а моя половина с Витей играли роль зрителей, сидя в лоджии и потягивая холодное пиво или кока-колу. Потом мы отправлялись вместе гулять. Маршрут наших прогулок был один и тот же: подальше от домов и людей. Вокруг поселка шла шоссейная дорога, окружавшая его со всех сторон и отделявшая от пустыни. Вот по ней-то мы и совершали наш вечерний моцион. Вначале шли вместе, а потом как-то так, само собой, получалось, что мы разбивались на пары: я с Верой уходил вперед, а Л. с Витей оставались сзади. В полнолуние, когда огромная луна, зависшая низко в небе, освещала все вокруг мертвенно-бледным светом, пески пустыни казались застывшим морем.

Витя относился ко мне с симпатией и тактом, которые для людей его круга и положения здесь были просто немыслимы. Мы, переводяги, больше привыкли к хамству. «Итээры» с нами не церемонились и, как всякую прислугу, держали от себя на расстоянии. К тому же, нам не верили: многие считали нас, и не безосновательно, стукачами. Мы не возражали и тоже держались особняком. Витя поломал эту традицию. Его можно было обо всем спросить, не боясь быть высмеянным. В нем было что-то располагающее к себе, какая-то смесь простоты, доброты и интеллекта, сквозь которые проглядывала затаенная боль. Впрочем, боль эту он успешно глушил алкоголем. Женаты они с Верой были уже давно и видимо успели сильно поднадоесть друг другу. У них был ребенок: мальчик лет пяти-шести, которого они оставили в Союзе – «подальше от беды». Вера была года на два старше Л., но внешне это было незаметно, а по темпераменту она могла дать ей приличную фору (впрочем, здесь, по-видимому, не обошлось без моего влияния). Она была невысокого роста, стройная, живая, и внешне не такая сексапильная, как Л., но более «динамичная». Мне особенно нравилась ее улыбка: у нее был красивый чувственный рот и великолепные зубы. Когда она улыбалась, все лицо ее буквально светилось радостью, а миндалевидные глаза турчанки искрились темным маслянистым блеском. Она была весьма чувственной натурой. Мое присутствие, видимо, действовало на нее, как стакан хорошего вина: всякий раз, увидев меня, она приходила в неистовый восторг и начинала носиться по квартире, пытаясь сделать сразу тысячу дел и время от времени бросая на меня быстрые, пламенные взгляды. Чтобы чаще бывать вместе, она упросила меня давать ей уроки английского языка и с этой целью мы иногда уединялись в спальне, пока Витя и Л. хлопотали на кухне. Их взаимоотношения развивались по другому сценарию. В отличие от меня, Л. была влюблена в Сашу серьезно, но так хорошо камуфлировала свое чувство, что мне и в голову не приходило заподозрить ее в чём-то. Как выяснилось впоследствии, Витя тоже очень скоро в нее влюбился: ему импонировала «начитанность» моей супруги, которая всегда умела «подать себя», не отличаясь при этом высокой культурой. Но он был важной фигурой на строительстве и не хотел давать повода сплетням. Кроме того, он, по-видимому, боялся провала на сексуальном фронте, и поэтому всячески оттягивал момент близости.