Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

Иллюзии обречены, иззубренный меч натирает бедро, Редин в Орехово; живя неповторимостью проживаемого и закаляя летом любовь к зиме, он согнал Алексея Парянина с земли, я, сказал ему Редин, здесь родился, я тут жил, я даже это лужу помню – святые хранили меня.

У меня обнаружилась аллергия на счастье. Мы, Марина, виделись с тобой каждый день, но не узнавали друг друга ночью – ты также не излучала флюидов созидания… не цепляйся за детали моего решения пожить в свое удовольствие: оцени – этот клистир ставили еще Лео Толстому, ко мне он попал не без борьбы… изредка хочется, чтобы хотели тебя: на глазах Редина снова кого-то бьют.

«Посмотри, Марина, на небо. Столько звезд…».

«Удивительно…».

«И ни одной не видно».

«Фантастика…».

Бьют или собираются бить: выясним на месте, разгоним горькие воспоминания – Редин уже вмешивается, он идет к ним, не останавливаясь для того, чтобы лишний раз подумать; на Тверском бульваре дети дрались один на один, в Орехово двое на одного, и все они не дети, темно здесь… побиты фонари, затушены факелы, столь поздним вечером Редин называет хлорид натрия просто солью, двое с атакующей стороны – они женщины.

Редин с женщинами еще никогда не бился, но той, которую избивают две другие, наверное, не до его принципов, и Редин ей поможет: ему не привыкать быть сытым своей никчемной жизнью и без тостов с черной икрой.

– Вас, женщины, – сказал Редин, – двое, а она одна. И я вам, скорее всего, не позволю ее бить. Поскольку когда один бьет троих это еще допустимо, но когда двое бьют одну…

– Не одну, а одного, – перебила его измышления масластая блондинка с замысловатым изгибом бедер.

– Кого одного? – нахмурился Редин.

– Его одного. Он, мужчина, между прочим, тоже мужчина. Так что, идите куда шли, мы тут как-нибудь сами наши дела утрясем. Без вашей пьяной рожи.

Редин недоверчиво всматривается – точно, мужчина, они бьют или собираются бить мужчину, он крайне низкий и худой, но все же мужчина; Редину совершенно непонятно, с какой стати он им столько позволяет.

– Вы правда мужчина? – спросил у него Редин.

– Мужчина… – ответил Игорь «Князек» Нестеров. – Доказывать я вам это не буду, но поверьте мне на слово – мужчина я, мужчина…

– Но раз вы мужчина, пусть плюгавый, но мужчина, то как же вы дошли до такой жизни, когда вас бьют даже не мужчины?

– Они меня еще не бьют. – Нестеров брутально вздохнул. – Но их двое, а я один! Каждая из них является моей любовницей, и сегодня они впервые увиделись: случайно… я не виноват в том, что они собираются меня бить, я говорил им: «Не волнуйтесь, одна другой не помешает, я и с двумя, если вы не против, в постели справлюсь». Но они разошлись и кричат: «Это не ты с нами, а мы с тобой справимся!». Недалекое бабье племя, постыдная нехватка интеллектуальных способностей – я еле успел успел выбежать на улицу, но они выскочили за мной…

– А на улицу зачем? – спросил Редин. – Я где-то слышал, что одним из камней преткновения между восточной и западной церковью является трактовка заповеди «Не укради» – восточная не распространяет ее на воровство у государства. А вот вы выскочили на улицу. От женщин – не за третьей из них. Зачем? Двое на одного, двое за третьего…

– Какого еще третьего?

– Такого, – ответил Редин. – Вам не обязательно знать. Итак, зачем вы выбежали?

– Затем. У меня дома и хрусталь, и саксонский фарфор, да и мебель хорошая: жалко, если все покрушат. – Почесав правый висок, Игорь «Князек» продолжил стоять в пол-оборота к невидимому отсюда Константинополю: к высокой колонне с отрубленной головой последнего Палеолога. – На улице, к тому же, можно рассчитывать на помощь. На благотворное участие во мне людей, зверей, похожего на полтергейст дождя из полоумных пеликанов. Да-да! хмм… наконец, на возвращающихся с шабаша дружинников. И мне, как видите, помогли. Мне помогли вы – спасибо вам за то, что я не один, кто не желает, чтобы меня прикончили.

Игорь Нестеров благодарен Редину, как травоядный спринтер престарелому хищнику. Редин ему кивнул: «Don‘t mention it, дядя, я тебя понимаю, но к чему тебе легкомысленное отношение к последнему восплощению, что тебе моя неразделенная любовь к богобоязненной стриптизерше Хелен, обесценивающейся с каждой ночью и называвшей Марциала марципаном; тяга к ней так и дошла у Редина до головы. Противоречащие друг другу подходы к лидерству в кровати, неискоренимые различия в оценке все более голубеющей сцены – Редину не хотелось, чтобы Гамлет был педиком, ей это было без разницы: «лишь бы он, говорила она, показался мне замечательным парнем» – двое женщин следят за его беседой с Нестеровым с нескрываемой прохладой: в Орехово душный вечер, а в них никакого соответствия миролюбивому настрою Игоря «Князька». И Редина. Уже отмахавшегося на сегодня кулаками.