Геннадий Александровский - Перешагнуть через барьер (сборник)

– Вы знаете, коллега, оказывается, раздувание происходит не наружу к внешнему наблюдателю. «Разбухает» пространство внутри черной дыры. Наглядно можно представить, что внутренность черной дыры раздувается пузырем в другое пространство. С точки зрения внешнего наблюдателя ничего примечательного в его Вселенной не происходит. Черная дыра не меняется в размерах. В этом отношении…

Учитель Крутиков с недоумением посмотрел на дворника и поспешил удалиться, крутя пальцем почему-то возле своего виска.

Федор отшвырнул метлу и остановил бабку Мотю – пенсионерку с довоенным стажем, вылезшую спозаранок прогреть свое тощее тело.

– Слушайте, Матрена Никитична. Вы должны согласиться, что темная энергия находится не внутри Вселенной, а снаружи. Наш мир – всего лишь ядро некоей сверхчастицы, и тогда краевые эффекты на границах Вселенной объясняются просто…

Баба Мотя испугалась и, как резвая лань, поскакала домой, оглядываясь и шепча: «Чур меня, чур…»

Появился начальник ЖЭУ Петр Николаевич.

– О чем задумался, Евстигнеич? Не похмелился, что ли?

Федор окинул быстрым взором плотную фигуру своего начальника и с удовольствием сказал:

– Понимаете, Петр Николаевич, наша Вселенная есть гигантская флуктуация согласно Больцману. Но как он неправ, как…

Начальник ЖЭУ на всякий случай отодвинулся подальше и спросил:

– Температуру не мерил? Может, скорую вызвать?

И ушел.

Весь день новообращенный Федор Евстигнеевич пытался всем встречным и поперечным доказать, что сингулярность – это всего-навсего гипотетическая бесконечность массы и энергии в точке размером 10“32 см. Но люди при первых же его словах шарахались от него, как от чумного. К вечеру Федор вернулся домой, присел на колченогое подобие кресла и произнес сакраментальную фразу: «Во многих мудростях – многие печали». И загрустил. Он понял, что одиночество и непонимание сомкнуло вокруг него абсолютное кольцо, из которого вырваться невозможно. Он достал начатую пол-литру и приготовился пригубить, но передумал. Много всяких вопросов появилось в его трезвой и сверхумной голове. Кто он теперь? Ученый? Энциклопедист? Мутант? Умственный урод? Топор без обуха? Гайка без болта? Как его угораздило согласиться с этим самым Мировым Разумом? Жил себе тихо и никому не надоедал, всем желал добра и мира. Нет же, соблазнился на халявное дело. На вот – получай. А как его использовать, полученное? Кто скажет? Захотелось, видишь, влезть в чужие штаны. Ну и как? Не жмет? Ах, жмет… Да так, что впору петлю на шею.

Встал на колени и поднял лохматую голову к потолку, ожидающему давно обещанную побелку, и взмолился:

– Господи, кто бы ты ни был, верни меня прежнего. Не хочу знать то, что мне не нужно и даже вредно. Люди бегут от меня. И работать, как прежде, не могу. Больно мне и печально. Сжалься. Что тебе стоит? Первый блин всегда комом. Найди кого-нибудь поумнее, чтобы пользу дал человечеству. А я – хил и слаб. Пожалуйста…

Но его стенания прервали вошедшие люди в белых халатах, за которыми прятался начальник ЖЭУ Вежливо, но твердо Федора подхватили под руки и повели к выходу. Федор не сопротивлялся, догадавшись, что в его жизни наступает новый период, полный страшных ожиданий. Уже садясь в машину «скорой помощи», он посмотрел на небо и погрозил кому-то тяжелым кулаком. И мрачно ругнулся:

– Благодетель чертов!

Если кому интересно, я работаю каменщиком. Вот. Как профтехучилище десять лет назад окончил, так и леплю кирпичные дома. А что? Работа разнообразная, доходная. Вот. Особенно если какому олигарху особнячок потребовался. Стоишь себе на подмостях, кельмой раствор из ящика выгребаешь и расстилаешь его по наружной или по внутренней версте. А потом берешь кирпич и кладешь его на раствор с прижимом и вровень с причалкой. Лишний раствор на шве кельмой же и срезаешь. Вот. И так – каждый день. Впрочем, история не об этом.

Однажды летом иду я на смену а день такой теплый, ясный, тихий. Вот. Солнце раскалено, как утюг. Я свои зенки вытаращил и любуюсь прозрачным небом. А по нему, как в голубом бульоне, плавают пельмени из облачков. Красотища!

И вдруг в левый глаз что-то попало. Поморгал, поморгал – не выходит. Вот досада. Тер пальцем и так, и так. И верхнее веко задирал, и бельмами шевелил влево и вправо. Ни фига не выскакивает. Вот, блин, называется, нарвался. Нужно мне было зыриться в небо, как придурок. Вот.

Однако на работу явился вовремя. А сам, как полководец этот самый – Кутузов, могу смотреть только одним глазом, поскольку левый… вот… даже открыть нельзя. Меня сразу окружила моя бригада.