Маргарита Зверева - Моё собачье дело

Так вот, с тех пор, как мы оказались в нашем новом, незавидном положении, сеструхина шерсть начала как-то меняться. Сначала она просто потускнела и стала реже, на что сама сеструха, не говоря уж о работниках приюта, не обращала никакого внимания. Первое время она вообще не выходила из своего угла, так что я вполне понимаю ее тогдашнее безразличие к своей внешности. Но спустя какое-то время у нее над задними лапами начали образовываться белые проблески, которые меня сразу насторожили.

– Почки, что ли? – озадаченно пробубнил себе под нос вечно несчастный врач, рассматривая облыселые места с немалым беспокойством.

– И что делать? – поинтересовался работник, неизменно сопровождающий доктора. – Может, кровь на анализы сдать?

При этих словах сеструха окаменела. Сразу было видно, что сквозь ее кожу не пройдет ни одна иголка. Но доктор только покачал головой, и я, дура, обрадовалась, что не предстоит очередной нервотрепки.

– Дорого, – сухо протянул он. – Никто за это платить не будет.

– И что же делать? – не терял надежды работник.

– Ничего нельзя тут сделать, – вынес свой приговор доктор и поднялся. – Будем ждать и смотреть, как это дело будет дальше развиваться.

Дальше все развивалось плачевно. Пятна становились все больше и наводили на меня тихий ужас. Я видела, что сеструху тоже озадачило ее состояние, но мне казалось, что я знаю больше, чем она. Как-то раз на прогулке с улыбчивыми волонтерами я незаметно отошла от сеструхи и завязала недолгий разговор с соседской старой болонкой, повидавшей за свою длинную жизнь все беды этого мира. То, что она мне поведала про собачьи почечные болезни, взбудоражило меня так, что я потом боялась смотреть сеструхе в глаза, чтобы та не увидела в моем взгляде всю горькую правду. По ночам я видела доктора с огромным шприцем, лукаво успокаивающего сеструху, и холмик свежевскопанной земли, рядом с которым я должна была сидеть до конца своей жалкой жизни, а днем мой взгляд как магнитом приковывало к леденящим сердце пятнам, которые становились все больше и больше.

Вот эти пятна сеструха теперь и выставила всем напоказ. Все прекрасно знали, что люди не берут больных собак, но сеструха была наивна, как только что вылупившийся птенец. К моему изумлению, мама продолжала гладить ее по животу, ничуть не смутившись.

– Что это у нее такое? – раздался ожидаемый вопрос со стороны папы. – Не трогай ее, заразишься еще чем-нибудь.

– Как тебе не стыдно? – возмутилась мама. – Представь, тебе бы такое сказали!

– Ты прекрасно знаешь, что они все равно ничего не понимают, – стал оправдываться папа, но я его уже не слушала (то, что мы якобы ничего не понимаем, для меня было не новым высказыванием, на это собаки уже давно не обращают внимания). Я влюбленным взглядом таращилась на маму.

– Наверняка это от того, что она сильно переживает, – задумчиво предположила она, оторвала руку от сеструхиного брюха, встала и начала всматриваться в табличку, висевшую на нашем вольере.

– Тут написано, что их нашли привязанных у дороги. Представляешь, какой это для них стресс!

– А для второй это не стресс? – недоверчиво спросил папа.

– Значит, у нее другой характер, – отрезала мама. – Сразу ведь видно.

– Ладно, – обреченно вздохнул папа и поднял руки. – Возьмем их на прогулку, но прежде обязательно…

Оглушительное ликование детей не дало бедному папе договорить. Никуся мгновенно забыл про свою праведную обиду и суливших уважение ротвейлеров и бросился к вольеру рассматривать нас, а визжавшая Сашка повисла на папиной ноге. Даже мама, как маленькая девочка, подпрыгнула, захлопала в ладоши, подскочила к вожаку стаи, чтобы чмокнуть его в колючую щеку. От таких бурных эмоций папа засмущался.

– Я еще ничего определенного не сказал! – закатил он глаза, отодвинул от себя маму и стряс с ноги Сашку.

Во мне же зародилась столь яркая, полыхающая надежда, что я случайно описалась прямо где стояла. Когда я заметила этот ужас, я готова была добровольно отправиться к ротвейлерам на съедение. Сеструха посмотрела на меня круглыми от удивления и порицания глазами. За то время, которое мы провели в приюте, мы действительно привыкли справлять свою нужду где попало. А попадало практически всегда в вольер. Поначалу нам было дико стыдно перед друг другом и самими собой, но обстоятельства вынуждали плюнуть на всякий этикет. При посетителях же мы по общей договоренности никогда не позволяли себе такого разнузданного поведения. Осуждение моей сестры было полностью оправданно. Чтобы скрыть свой позор, я плотно прижалась задом к мокрой лужице, надеясь на то, что она не растечется уж очень заметно.