Маргарита Зверева - Моё собачье дело

– Вы с ума сошли, что ли?!

– Ты только подумай, с двумя собаками намного легче, чем с одной!

– Хватит меня дурить! Сами не верите в то, что сможете уломать меня на такое!

– Хасю двух бабачек! Двух хасю!

– Я буду каждый день вставать на час раньше и гулять с ними до школы!

– Что ты вообще волнуешься, все равно весь день на работе тусуешься, видеть никого не будешь!

– Тьфу! Слушать вас даже не хочу!

– Не будь извергом!

– Папа, ну пожалуйста! Я больше никогда не буду…

– Ааааа!!! – вставила Сашка свою лепту, и мы так и не узнали, от чего Никуся собирался отказаться навсегда ради нас, недостойных.

И тут послышался душераздирающий всхлип. Я перевела взгляд от Сашки к Никусе – они оба в недоумении таращились на маму, и тут я увидела ее дрожащие губы. Папа тоже слегка опешил и склонился в ее сторону, но, так и не дотронувшись, снова отпрянул.

– Ну ладно, солнышко, что ты, – промямлил он как-то неуверенно и, немного пораздумав, добавил с наигранной бодростью: – Мы можем пойти завтра в другой приют и поискать там…

По страшным глазам мамы, впившимся в него исподлобья, папа понял, что продолжать мысль не стоит, и сконфуженно замолк. В очередной раз на лужайку легло неловкое молчание, намертво подавившее какую-либо безмятежность и радость, которую в принципе стоило ожидать от такого дела, как выбор нового члена семейства. То ли от избытка негативных эмоций, то ли почувствовав острую нехватку внимания, Сашка зарыдала в голос и повисла на папиной штанине, громко причитая что-то непонятное. С обреченным вздохом папа наклонился, чтобы взять вдрызг расстроенную дочурку на руки, но та взвыла только громче, изогнулась с диким ревом, обмякла и, выскользнув из папиных рук, шлепнулась на землю, как мокрый мешок зерна. Парадное платьице можно было не задумываясь выкидывать.

– Все! – прогрохотал вдруг папа с новой силой воли и отбросил назад темную копну волос. – Хватит с меня этого цирка! Мы едем обратно домой! И чтоб я хоть раз еще согласился на такую безумную затею!

Все, включая нас с сеструхой, перепугались и тихонько отправились обратно в приют. Во мне бушевали двоякие чувства. С одной стороны, я была рада, что ужасный момент прощания с сеструхой навеки был отложен на неопределенное время, с другой стороны, раздирающее ощущение того, что вот-вот могло произойти нечто непостижимое (а именно наш с сестрой переезд в семью), но было невозвратимо утеряно и упущено, все больше окутывало мою душу. Я ни капли не сомневалась в том, что так близко, как только что, мы уже никогда не окажемся рядом с подлинным счастьем. И кровь в моей груди превращалась в лед.

После того как замок на двери нашего вольера снова защелкнулся и мама бросила на нас последний, виноватый взгляд, я отвернулась, чтобы более не смотреть на ускользающий шанс настоящей жизни, возникнувший из утренней дымки, подаривший мгновения невероятной надежды и испарившийся, как сон, который я даже не пыталась ухватить за растворяющийся в лучах света хвост. Они ушли, а мы остались. Еле согнув заледеневшие лапы, я легла в остывший угол и закрыла глаза, чтобы не смотреть на сеструху и не ненавидеть ее за то, что нас двое и что мы никогда не сможем про это забыть.

С уходом нашей недолгой надежды ушла и жара, и серые дни начал заливать не менее серый дождь. Он был настолько проливным, что мне казалось, будто на крыше стоит какой-то злоумышленник и неустанно опрокидывает ведра. Я даже несколько раз подошла к прутьям и попыталась разглядеть этого негодяя, но, как и стоило ожидать, ничего, кроме непрестанного потока воды, не увидела.

Сначала вода скапливалась в небольших ямах на дороге, а вскоре переступила за края образовавшихся маленьких озер и начала медленно, но уверенно заливаться в наш вольер. Работники приюта же не сочли положение жизнеопасным и, виновато пожав плечами, оставили нас на мучительную смерть. Столь необычная ситуация, именуемая людьми странным названием ЧП (волонтеры, появившиеся в приюте за время потопа всего раз, бегали туда-сюда в прострации и с вылупленными глазами все повторяли: «Это полное ЧП!»), имела и одну положительную сторону: животный страх за жизнь сумел отодвинуть чернейшую депрессию, которой я с упоением предавалась вот уже почти что неделю, на второй план.

Вода все неумолимо наступала, а наглые работники продолжали делать вид, что ничего страшного не происходит, и я поняла, что нам с сеструхой надо действовать самим. Я долго подыскивала слова, чтобы заранее не травмировать и так изрядно подорванную психику сеструхи, но в конце концов высказала все накопившееся на душе. Жизнь в приюте была, разумеется, не сладка, но помирать мне все равно еще не хотелось. Особенно в каком-то болоте, нагло ворвавшемся на нашу территорию.