Aнна Санина - Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе

Я жевала до самого дома. Зайдя во двор, я еще с минуту стояла, разглядывая облупившуюся краску на заборе. На порог вышла мама.

– Ты уже встала? Я думала ты еще спишь.

Я почувствовала себя совсем взрослой. Мне было почти пять, и так случилось мое первое самостоятельное путешествие, первое возвращение домой.

Немного вытянуться, выровнять спину, потом опять подбочениться, скакнуть с холма на холм, свернуться в кресле с «Любовницей французского лейтенанта» в красной обложке, глотать, хрипеть, тонуть в болоте поздней осени, с просветом на фестиваль «Молодость».

Нехорошо мне здесь, только в книги и ныряю. Надо рвать когти и побыстрее. Здесь – привычный Киев с четкими прочерками маршрутов. Да, говорят, полезно ходить в одну и ту же точку разными тропами, но мне и это надоело.

Как быть в этой холодной, полуголодной стране? Только удерживаясь в кресле, с книгой.

Разрыв между прошлым, где было много радости, и двери в мир распахнулись, и будущим, где будет много радости, и двери в мир опять откроются, слишком буквален. Его теперешнюю пресность и безысходность возможно выдержать только, если что-то найти в этой рутине, разглядеть детальное и неявное, но я сейчас не способна на это. Мне нужно опять бежать, чтобы удивиться, чтобы заново расшатать границы, выдуть из пены будней мыльные пузыри, любоваться переливами красок на их тонких дрожащих стенках, смотреть, как они лопаются, опять куда-то бежать.

Здесь тоска надвигающейся зимы, а то ли дело было там, в Европе, в днях наполненных событиями, даже в днях проведенных без друзей, фестивалей, переездов из города в город. Радость комфорта, возможность не думать о том, где раздобыть не то, что хлеб – сыр к вину, свобода передвижения, терпкие привязанности, прощания с запахом «навсегда»…

Потребность в новой волне подобных опытов подбрасывала меня на месте. Любовница французского лейтенанта летела на пол, стукалась о чашку со смородиновым чаем, в пятне жидкости терялись буквы.

Я вернулась в Киев из Германии в марте, когда город бил озноб. Улицы слабели под нагайками внезапной морозной крошки, люди ползли по улицам, припадая к обледеневшему асфальту, чтобы не упасть. Кое-кто летал, но я была слишком удручена своим возвращением, чтобы замечать это. Мой приезд домой походил на низвержение.

Родные были рады мне, так, что плакали, и на радостях, перепутав, бросили одну из моих сумок (любимую) в мусорник (через пять минут ее там не было). Но я была повергнута в шок прошлой, вдруг воскресшей жизни, где было мало места материальному комфорту, каким он стал привычен в Германии. Старой новой жизни, где предстояли расспросы, уговоры и еще неизвестно что, а там, в Германии, остался любимый человек и широкие перспективы. Но нужно было оканчивать университет, брошенный посреди четвертого курса.

С ветром шла тоска, сгущалась так, что к вечеру ее было не проткнуть. Я нащупывала себя в правой ладони, в том месте, где еще хранилась память о нужном мне человеке и засыпала, чтобы увидеть во сне что-то новое. Сны часто не приносили желаемого, служили провалом для тела, в котором сознание становилось ничем. Это ничто не дружило с памятью, и к утру я просыпалась все та же – непонимающая, надеющаяся, жаждущая.

Со временем пришло принятие, начались экзамены с дипломом, занятия йогой, которые помогали справиться с сумасшедшей неутолимой тоской. Желание нового европейского опыта преследовало – здесь, в Киеве, я себя не видела. Не унять, не принять – так и жила в ожидании следующего шанса уехать.

И вот, дождалась, еду в семью с двумя девочками. Еду в Австрию, на юг, не беда, что зима – южное солнце оно ж на то и солнце, чтобы выгреть собой весь снег. Ааа-ввв-стрия! И то, что рисуется, выглядит весьма прозаичным, но чувствуется, как сказка, невиданная, едва слыханная, свободная. Озера, Альпы, замки и что-то еще томительно неизвестное и манящее поселилось у меня в голове.

Уезжала, торопясь, из щемящей сыроватым мороком киевской зимы туда, где зима обязывалась быть красивой по праву рождения в горах.

Один из котов облизывает мои волосы, дети, сидя на черном диване, делают мне прически, и за бокалом итальянского кьянти, закусывая бри, я мечтаю о весенней Каринтии. Это как было с Парижем. Сначала кажется: и что здесь особенного? А потом, внезапно видишь заходящее солнце над Сеной и.… А, ладно, ведь зимний сезон еще даже не начался.

Я думаю вдруг об Алине. Вспоминаю ее, немного напоминающую раскрытую раковину улыбку и кивание в знак согласия, ведь Алина кивала «да» даже когда внутренне не соглашалась с собеседником. Еще я думаю о том, что так и не удалось узнать ее достаточно хорошо. Если меня спросят, кто такая Алина, то вряд ли я смогу много рассказать.