Владимир Бреднев - Крик-пуля на мехеленского рябчика. Рассказы весёлые и не очень

– Ничего, придёт время, и я таких натаскаю.

Петрович посерьёзнел:

– Ты же говорил, что тут таких монстров выволакивал?

– Ну. Я и завтра скажу. Тебе вот кто поверит? Никто. А у меня на фотике час, день и год прописаны.

– Ты вообще что-нибудь поймал?

– А то нет, кот доволен будет. А так ведь и не брало ни черта. Я на вас даже удивляюсь, как так получилось, что вы рыбы надрали. Мужики говорят, что клюёт тут плохо.

– Но ты же сам…

– А я что, наврал, что ли? Главное, Петрович, не рыба. Главное, процесс. Не позови я вас, так бы и парились в городе.

На следующий день на рыболовном форуме народ наперебой приглашал друг друга на рыбалку на Тишки. В качестве доказательства висели фотографии Тальяныча в обнимку с моими карпами. За попытку возразить и образумить, меня с презрением сначала окрестили Фомой, а потом и вообще забанили.

За Владимиром Алексеевичем всякое водилось. Выпить любил. За юбками волочился – не без греха. Подраться – да нате вам! Пожалуйста! Только подходи: кому в глаз, кому по сапатке? Главное, чтобы без закидонов, по-честному, на кулаках.

Работать! Так и это с огоньком, с задором, раз-два, взяли! Эх-ма! Сама пойдёт! Печи класть, плотничать, тяжести перетаскивать, камень колоть, сено косить – дайте только ворот у рубахи расстегнуть, чтобы в подмышках не жала. В доме с какой утварью справиться – на всё тяму хватало, по соседям не бегал, у чужих совета не спрашивал, своим умом доходил. Вот так вот!

Плюнул в заскорузлую, чешуйчатую, как полотно рашпиля, ладонь, сжал в кулак так, что костяшки побелели. Вот она, жизнь-то где была! Была! Да разом вся проскочила. И теперь каждый день дорог. Да так дорог, что на сон у Владимира Алексеевича часа по четыре назначено, В остальное время он на ногах, с легким передыхом после обеда. А как иначе? Своей жизнью не надышался, а тебе уже на шею другие разные повесили.

Последыш никудышный уродился. Бабу взял, Катьку заделали, а он по глупости и пьяни на нары. Сноха туды-сюды, и вон съехала. Внучку забрала. Не переживание, скажете? Как она там? Сыта ли? Обута? Одета? Не забижают? Сам-то, куда не шло, то в работе, то за стопочкой перешивания заглушать научился. А на жену смотреть, душа кровью обливается. Мать она олуху – извелась. Хоть сынок и урод, а дитя-то родное. Из сердца не вырвешь.

– Ничего, мать, не горюй. – Говорит Владимир Алексеевич своей супруге Зое Петровне, когда трезв и в здравом уме, – Сдюжим! И Катьку на ноги подымем, ещё и выучим, нечто хуже людей? Ты только, мать, гляди, меня держись. А я… Эх-ма!

В такие времена Зоя Петровна расцветает вся. И забывает на время, что приняла за жизнь длинную, суровую, не всегда гладкую, от мужа своего, что выдюжила, когда срывало Владимира Алексеевича с катушек да несло, словно безудержный весенний поток по перекатам, валяло, мызгало, крутило так, что взвивался мужик нехристем, да куролесил без удержу. Расцветать, расцветает, но виду не подаёт. Насупит бровь и скажет в ответ:

– Вот ты держись человеком. А будешь, как свин, водку жрать да по деревне мотаться, кто знает. Подвернётся стоящий мужчина, который головой разумный, лицом не гаведный, фигурой строен, так подпаду под чары. Ты тогда свой локоть кусай да себя спрашивай, как так мог женщину на борматуху променять? А меня ты знаешь, я с молоду така была: в душе не таила, а что говорю, то и думаю.

Но Бог миловал. Проносило всякого и баского, и стройного мимо двора Владимира Алексеевича. Только ведь, и не ждёшь никогда, как что явится.

Межсезонье подвело Владимира Алексеевича. В огороде он в несколько дней управился с большими работами, зачастил на рыбалку. А там, известно, нашлись друзья. Сначала по пивку ударили, потом за водочкой сбегали. А потом Владимир Алексеевич во времени потерялся.

Вынырнул намедни. А что да как, не сообразит. Кое-как до сознания дошло – горе у Зои Петровны приключилась. Пеструха заболела. Во всей деревне, посчитай, корова одна осталась, но какая. Удой, что у рекордсменки, а молоко жирное, будто городские сливки. И на тебе, не ест, не пьёт уж который день. Зоя Петровна сама по началу корову пользовала, травяными отварами поила, огуречным рассолом, даже стакан водки Пеструхе не пожалела, чтобы у той «книжка» заработала, только без толку. Квёлая Пеструха, и точка.

– Это ты, срань господня, с пьяных шар корове что-то сунул.

Владимир Алексеевич оправдаться не мог, потому что не помнил, ухаживал он за скотиной эти дни или нет. Голова гудела и раскалывалась на четыре части. Алкогольный цепень грыз печень и просил лёгкой опохмелки. Хозяин, прикинув в уме на медицину, собрался к старому ветеринарному врачу, рассчитывая убить двух зайцев: поправиться самому, потому что у любого врача, даже коровьего, должен быть спирт, и заодно показать Пеструху. Только Зоя Петровна хозяина к ветеринару не пустила.