Софья Мироедова - Сегодня я рисую треугольник

Я вышла из парадной на шумный проспект. Он был влажным, над городом висела дымка. Наверное, было около пяти градусов тепла. Я решила пройтись до дома пешком, пока не ударили морозы.

Здание Академии было образцом «историзма», как это было принято называть у архитекторов. Оно покоилось в пешеходном переулке в паре кварталов от моего дома. Думая об этом, я лишний раз подчеркнуто радовалась расположению своей квартиры-мастерской. Рядом с входом были фонарные скульптуры с ангелочками, изображавшими разные виды искусств. Каждый раз, проходя мимо них, я вспоминала одну невыносимо романтичную историю из прошлого.

Однажды ночь напролет я гуляла с мужчиной, в которого я была влюблена. На мне было лёгкое платье, а у него в руке – бутылка шампанского. Наутро мы забрели в переулок, где стояла Академия. Мы были счастливы, целовались, а на нас со всех сторон смотрели изувеченные подобия людей, застывшие в бронзе скульптурами выпускников монументального отделения. Он посадил меня на скамейку, приложил палец к губам и исчез в лесу из монументов. Я просидела там минут десять, скрестив ноги и разглядывая статую нищего, оказавшуюся напротив меня. Когда я готова была отдать этому бедолаге все свое имущество, вернулся мой «визави», взяв меня за руку и подхватив мою сумку. Спустя пару часов, уже дома, я нашла там бронзовую палитру – деталь, украденную у ангелочков с фонарных столбов Академии. Теперь, каждый раз, проходя мимо здания «в стиле историзма с элементами эклектики» я заговорщически улыбаюсь и вспоминаю страстные поцелуи моего хулиганского любовника.

Так и сегодня, я кралась мимо фонарей, будто они могли разоблачить меня в любой момент. Преодолев все воображаемые препятствия, я зашла в холл. Огромная лестница сразу надавила на отсутствие у меня должного архитектурного образования, зато напомнила о студенческих годах, когда мы по-дружески заглядывали к студентам Академии выпить по бокальчику и уговорить их пропустить пару лекций об истории искусства. На этот раз я была здесь совсем в ином качестве – в качестве преподавателя тех самых лекций. Это давило на меня больше, чем помпа мраморной двухъярусной галереи, открывающейся взору, после подъема по лестнице. Всю дорогу с мыслью о глупо подобранной теме первой лекции я чувствовала на себе взгляды классических скульптур, провожающие мою темную фигуру надменно и без всякого энтузиазма.

Зато публика оказалась на редкость приветливой: студенты в их небольшом количестве полулежали на столах без намека на желание что-либо записывать. Я сняла пальто, аккуратно сложив его, повесила на спинку стула. Положила на кафедру планшет и посмотрела на нескольких человек, со скукой изучавших пустую доску позади меня.

– Да, я знаю, пара лекций по искусству вечером в пятницу невыносимо серьезное испытание. Так что вы, здесь собравшиеся, либо одиноки, либо трезвенники, либо уже настолько пьяны, что не имеет значения, где находиться. Лично я выпила бы стаканчик-другой. Но, что поделать, А.Ю. велела не употреблять на ваших классах, – аудитория продолжала созерцать пустоту. Только пара парней бодро встретили мой комментарий об алкоголе.

– Я не буду вам пересказывать историю искусства 20 века. Не буду мучить именами пьяниц, творящих сегодня. Я хочу, чтобы вы мне сказали – есть ли вообще сейчас искусство? – обратилась я к немой публике.

Последовало несколько секунд молчания. Потом пухлого вида юноша поднял руку.

– Как это странно, – пожала плечами я, – мы не в школе, вы можете кричать, перебивать друг друга, выходить из аудитории, творить что угодно, вы – выпускники, вы даже пить уже можете легально. Попрошу только одного – никогда не перебивать меня. И зачет вам обеспечен. Да, юноша, с видом скучающего Обломова, вам слово, – обратилась я к студенту-энтузиасту.

– Искусство мертво, – заявил он с таким безразличием, будто читал меню в столовой.

– Если Ницше сказал, что Бог мертв, это не значит, что искусство тоже, – ответила я. – Да и потом, никто еще доподлинно не знает, насколько верно первое утверждение. Даже Хокинг сомневается. О’кей, допустим, вы так действительно считаете, но почему? Как ваше имя?

– Р., – ответил «Обломов», – я так считаю, потому что нас не учат ничему новому, мы копируем классиков, пересказываем прошлое, но ничего не синтезируем.

– Хм, слово «синтезируем» подсказывает мне, что вы вольнодумец, дорогой Р.! Так давайте для начала разберемся, что же такое искусство?