Эдуард Севостьянов - Сто страниц бреда. Повести. Рассказы

– Ты будешь пить чай? Эй, ты меня слышишь? – сквозь железобетон воспоминаний рвалась бабушка.

Только теперь он заметил, что лежит на диване в дедовом халате, а часы сдвинули свою большую стрелку ровно на круг.

– А я смотрю, лежишь, вроде думаешь о чем-то, и не думала, что спишь. Ну, так ты чай пить будешь? Я варенье твое любимое достала…

– Да, спасибо, баб. Я сейчас, только умоюсь.

Он зашел в ванную, включил кран, ополоснул лицо холодной водой, но сон не проходил, а усталость наваливалась и уже казалась непреодолимой…

…Она заговорила после этой ночи. Сначала несмело, а потом все лучше и лучше. Но через неделю она вдруг опять замолчала. И вот письмо: «…мне стыдно, я не знаю, что мне делать. Такое ощущение, что комната кричит мне: „Ты спишь с ним!!!“ Каждая стена кричит на свой лад. А порой мне кажется, что твои глаза выколоты, и они глядят на меня со стен. Наверное, я схожу с ума…» И еще многое такое же, как открытая рана, посыпанная солью. Кто-то сказал, и теперь все. Ком, летящий с вершины гор, вызывает камнепад. И судя по письму, она теперь в гробнице этого камнепада.

Он пришел к ней, готовый биться за нее, за Мир, который она создала силой глаз.

– Люди завидуют счастливым и красивым. А мы именно такие, у нас больше счастья и удача – наша сестра. Нам легче, потому что мы от Создания Мира – одно. Любовь связала нас. Любовь лишь сможет разорвать это единое. Ты веришь мне? – так говорил он, говорил второй раз при ней, говорил, чтобы спасти Мир.

– Нет. Я не хочу так дальше. Ты жил до меня своей жизнью, живи и теперь. Но почему? Почему? Почему нельзя быть счастливой?

– Потому, что нужно хотя бы хотеть этого, – сказал он и ушел. Ушел в открытую дверь балкона… балкона первого этажа. Ушел в свет и солнце, оставив погибающий Мир в комнате, оклеенной голубыми, как это небо, обоями с желтыми, как это солнце, цветами…

…Он стряхнул с себя оцепенение и, утершись махровым полотенцем, прошлепал голыми ногами в кухню.

Переезд. Железнодорожный переезд после дождя. Ночью и днем блестят шпалы неизменным цветом стали. Только лишь старые заброшенные ветки изменили этому правилу. Вернее, для них Время изменило правила. Старые вагоны тоже изменились: полиняла краска, проржавели пружины, и колеса намертво срослись с рельсами. Им уже ничего не нужно и никто не нужен. Они сами по себе. Они хозяева своих метров земли, шпал и рельсов…

В темноте дрогнуло красное пятнышко и начало медленно превращаться в человека, курящего сигареты и сидящего на буфере бегущего в неизвестность товарного вагона. Человек спрыгнул с буфера и превратился в девушку, одетую под парня: черная майка, джинсовые штаны и куртка. Волосы, распущенные и отданные на растерзание ветру и запахам ночи, били по плечам и отливали солнечным светом. Одним словом, это была блондинка с черным шнурком на шее, зелеными глазами и легкой походкой. Она прошла буквально десять шагов и ударила ладонью о бок старого товарного вагона. Дверь отъехала, и ночь вскрыл нож света, ударившего изнутри. Легко, как большая кошка, девушка запрыгнула на порог и легко пожала руку человеку в черной косынке и разодранных джинсах. —

– Эд, здесь? – спросила она, проходя и здороваясь с остальными людьми, находящимися внутри.

Каждый из них отвечал на рукопожатие легкой сочувственной улыбкой.

– Извини, но он тут теперь редко появляется… После того…

Девушка резко повернулась к говорящему:

– Он вас бросил?

– Нет, он приносит текст и наброски партий на кассете… Мы работаем, но без него, сама понимаешь.

– Он себя королем считает, – встрял в разговор парнишка со шрамом на плече.

– Ты не прав, Чак. Если тебе столько досталось бы,

неизвестно еще, чем бы ты стал, а он – молодец… Он ныряет до глубины, из которой не выплывают. И еще до сих пор жив…

– У вас новый сленг? – спросила девушка. – Что значит «ныряет»? Что значит «не вынырнуть»? Объясните-ка.

– Да тут такое дело, – с места поднялся малый с длинными, вьющимися волосами и золотой цепью на шее. – Приблудного Алекса помнишь? Так вот, он сказал, что люди искусства – это как ныряльщики. Но некоторые ныряют слишком глубоко, и у Эда такая крейза, что он может не вынырнуть. Вот так вот. И еще…