Геннадий Мурзин - Извивы судьбы. Современный любовный роман

– Надоело, – сказал он, не адресуясь ни к кому конкретно.

Приподнявшись на локте и повернув голову в его сторону, Славка Смирнягин спросил:

– Что тебе «надоело»?

– Все надоело… Ать-два! Левой-правой! Вся жизнь по команде… Круглые сутки… И до старости?! Ну, нет!

– Не в отца, – вновь гукнул Славка Смирнягин. – Он-то, вон, куда поднялся!

– Не в отца, – подтвердил, согласившись с ним, Олежка Караваев. – Я – в мать пошел… Мы с матерью всё уже решили…

Смирнягин спросил:

– И отец не знает?

– Не знает…

– Узнает – врежет, – бросил со своего места Колька Юрин, – и будет прав.

Караваев крутнул по подушке головой.

– Ну, да! Так и дался… Я – взрослый.

Колька Юрин захохотал.

– Вздует по-взрослому, – бросает он.

– Не посмеет… Да и мать не даст… Заступится.

Все знают, что Олежку мать нещадно балует. Навещая постоянно, сует что-нибудь сладенькое и без денег на карманные расходы не оставляет. Деньги Олежка тратит по-разному: иногда подружку-школьницу водит в театр музыкальной комедии, но чаще – на сигареты или даже на вино. Балуется и в роте все знают, но не докладывают командиру роты, поэтому увлечения суворовца неизвестны училищному командованию. Не попался – значит, все в порядке.

– Что еще вы с матерью надумали? – спросил Алёшка Осинцев, молчавший все это время и думавший о чем-то своем.

– Скажу, но – молчок, ни слова никому.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Колька Юрин. – Ты первым и растрещишь всем… Трепло!

Юрин недолюбливает Олежку. Возможно, завидует, что у того отец генерал и командарм, который всюду проторит сыночку дорогу.

Олежка не обиделся.

– Не нужна мне служба…

– Зачем перся в суворовское и занял чужое место? – все также грубо спросил Колька Юрин.

– Алёшка Осинцев заметил:

– Приказ отца – закон для сына.

Караваев обрадовался поддержке.

– Вот именно! Сказал: армия из оболтуса человека сделает.

– Куда навострил лыжи? – спросил Алёшка.

– В универ… На исторический факультет, – ответил Олежка Караваев.

Юрин снова съязвил:

– Армия ничего не потеряет, а историческая наука вряд ли что-либо стоящее поимеет.

Олежка вдруг озлился.

– Чего цепляешься? Дорогу, да, перешел? Недоумок!

– Не ссорьтесь, мужики, – по-взрослому сказал Алёшка Осинцев, примиряя стороны. – Личное дело каждого, какую дорожку он выбирает.

Юрин уже гораздо спокойнее проворчал в ответ:

– Чужое место занимал.

– А я пойду в высшее танковое училище, – Алёшка Осинцев потянулся сладко, так, что под крепко сколоченным телом заныла казенная кровать. – Уже решил, – он повернулся в сторону Юрина, – а ты, Коль?

– Я бы тоже, но… Конкурс почему-то слишком уж. Тебе, Лёха, проще: медалист, пойдешь вне конкурса.

Алёшка заскромничал.

– Ну… Еще не точно…

– Кончай, Лёх! Все в суворовском знают.

– Слухи лишь, – пробурчал в подушку Алексей.

Славка Смирнягин коротко и хрипло хохотнул.

– Ха! Лёшке – само то… Траки таскать… Кулаки – пудовые, бицепсы – дубовые, а мозги – хиповые.

Мальчишки заржали. Алёшка спросил:

– А ты, Славка, приглядел ли?

– В Оренбургское… летное… Медицина, вроде, пропускает. Значит, по здоровью подхожу.

– А по знаниям? – кольнул Алексей.

Славка Смирнягин не обиделся.

– Подтянусь… Особенно по математике.

Алексей Осинцев, просунув руку между металлическими прутьями в изголовье, стал щекотать шею соседа.

– Ванюшка, а ты чего в молчанку играешь?

– Об чем говорить-то? Вы же сами сказали только что: приказ отца – закон для сына… Ну, и исполняю…

– Это как?

– В кремлевские курсанты подаюсь.

Их здесь пятеро. И лишь один, Олежка (тот, на кого бы и никто сроду не подумал), уходит на гражданку. По крайней мере, метит.

Медалист Алексей Осинцев, в самом деле, был зачислен без экзаменов в Свердловское высшее военное училище имени Маршала Брежнева, ставшее так именоваться совсем недавно. Все четыре года у курсанта прошли без проблем – ни сучка, ни задоринки. Уже через год был командиром отделения и стал отличником боевой и политической подготовки.

Будущие танкисты, а среди них не мог не быть Алексей Осинцев, сдружились с будущими учителями, а пока что с юными студентками пединститута. Друг к другу в гости, то есть на праздничные балы (командование поощряло и поддерживало, полагая, что курсанты там обретут боевых подруг, так сказать, тыловое обеспечение), хаживали. Алексей, чья мускулатура, выпирая наружу и бросаясь в девичьи глаза, играла при каждом движении, хоть и не самый высокий в курсантской роте, не считался обойденным женским вниманием. Заводил охотно дружбу. То с одной, то с другой, не зная, на ком остановиться, чтобы всерьез и надолго. Всё что-то не сходилось у него. Не по сердцу, видать, были. Потанцевать, в киношку сбегать, поболтать, пообжиматься – это да, но не более того. Девчонки (поголовно) обожали, кстати, с ним танцевать. Отменным был он партнером, вел в вальсе легко и изящно; в его крепких руках партнёрши, замирая от наслаждения, летали, как пушинки. А вот серьезности в отношениях не допускал. Наверное, был еще не готов. Считал, что пока преждевременно: была бы шея, а она у курсанта – будь здоров, «хомут» же, в виде любимого легкого и изящного ожерелья, обязательно найдется.