Геннадий Мурзин - Извивы судьбы. Современный любовный роман

– Заметно уже, да?

– Есть маленько, – следует кивок Семеновны. – Четвертый… Не много ли? Может, будет?

– Во мне, что ли, дело?

– Ну, не во мне же…

– Так ведь я… И не хочу, а он – давай да давай… В постель тащит… Строгает и строгает…

– После третьего, – откровенничает Семеновна, – я своему сказала: нет и – точка.

– На что другое, а по этой части мой – мастак. Никакого удержу… Автомат…

Семеновна гнет свое:

– Троих хватит… Завязала… На что нищету-то плодить? Недоумков и без моего участия – хоть пруд пруди.

Ивановна, как бы и не к месту, восклицает:

– Не мужики, а сволочня!

Семеновна ответствует:

– Каторжницы мы, каторжницы.

Соседка, чей дом наискосок, вырядившись в яркое платье в разноцветный горошек и голубой шелковый платок, слушает, поддакивая то одной, то другой. А вот и она решила сказать свое слово.

– Мой Димушка – не такой… Ласковый, внимательный, можно сказать, душевный…

Семеновна ядовито бросает:

– В постели – все ласковы.

Следует возражение:

– Нет-нет… Не только… Димушка всегда… И не пьет, – и тут же уточняет, – почти не пьет… Разве что по праздникам.

Семеновна опять же ядовито поправляет:

– А праздники каждый день.

Соседка, чей дом наискосок, не реагирует на посылаемые шпильки.

– Димушка хозяйственный… Все в доме на нем держится. Куда бы я без него?

Ивановна, поджав губы, цедит. Цедит так, чтобы соседка на этот раз не слышала:

– Сказывай, но кому другому, а не мне… Бабник, каких поискать еще надо. Пройдоха… Наши, хоть и жрут не в меру, да по бабам не шастают… Этот же… На работе ни одной не пропустит, всякую норовит в темный угол затащить. Поселковые видят…

Семеновна, будто услышав Ивановну, себе под нос вторит:

– И сразу не скажешь, кто хуже: бабник или алкаш?

Соседка, чей дом наискосок, не услышав в ответ ни слова, продолжает петь свою песню:

– Есть хорошие мужчины… Попадаются…

– Повезло, – уже громче, но с прежним ядом, бросает Семеновна и ненавистно сплевывает под ноги шелуху от семечек.

– Что ты сказала, Семеновна? Я не расслышала.

– Счастливая ты, Марковна, говорю.

Марковна быстро-быстро закивала.

– Да-да… Не хочу гневить Бога: дал он мне того, о ком еще в детстве мечтала.

– Типун тебе на язык! – тише прежнего шипит Ивановна. – Сглазишь ведь.

– А, соседушки, слышали? – спрашивает Марковна.

– Об чем? Сорока на хвосте что-нибудь опять принесла? – спрашивает Семеновна, а Ивановна сидит молчком. Кто не знает Марковну? Первейшая сплетница. Ее и спрашивать ни к чему: сама все расскажет, да еще и приврет с три короба.

– Весь поселок говорит…

– Ты – еще не поселок, – бурчит неслышно, себе под нос Ивановна.

– Не слышали, что ли?

Семеновна догадывается.

– Это ты про того… из военкомата? – уточняет Семеновна, а Ивановна сидит молча. Потому что недолюбливает Марковну. За что? Не завидует ли?

– О нем, – отвечает Марковна и спешит выплеснуть свои знания по предмету. – Знакомая… Да вы ее знаете: Клавдия с соседней улицы, которая поломойкой работает в военкомате. Клавдия говорит: товарищ майор – такой обходительный, такой интеллигентный.

Ивановна себе под нос продолжает ядовито цедить:

– Точь-в-точь твой муженек.

Марковна, слава Богу, не слышит и поэтому продолжает:

– Со всеми, сказывает Клавдия, – на «вы» и с ней, поломойкой, значит. Всем и при всяком случае говорит: пожалуйста, извините, спасибо. Хайло не дерет, не матюгается, как наши.

Ивановна кричит через дорогу:

– Не мужик, а картинка!

– Именно так, именно! – спешит подхватить Марковна. – На службе – ни-ни, ни капли в рот. Не то, что его сослуживцы по военкомату: к концу дня так набузыкаются, что лыка не вяжут. Клавдия после них каждый вечер сумками стеклотару выносит.

Ивановна прерывает свое затянувшееся молчание. Она спрашивает:

– Что еще говорит твоя Клавдия?

– Много… Разное, – откликается Марковна. – Бабу будто привез… Из Москвы… С одним чемоданом приехали… Будто молодожены… Разведенные они…

Семеновна встрепенулась.

– Как «разведенные»?! Я слышала: муж и жена… Не по правилам…

– Э, когда-то… – Марковна шумно вздыхает. – Днями в магазине видела ее. Присмотрелась, ясное дело. Никакого вида. Пигалица. Ни кожи, ни рожи. Что в ней нашел товарищ майор? Ума не приложу. Он-то видный такой, представительный.