Геннадий Болтунов - В детство можно возвратиться. Стихи

Вот теперь – иное дело
и, куда ни бросишь взор,
пишут люди
краской, мелом…
на уступах древних гор:
«Здесь был Вася!», Сдезь был Петя», —
пишут дату: месяц, год… —
Пусть потомок надпись встретит
и
от зависти умрёт.

Говорила дочке мать,
что не надо взрослым врать.
Дочка маме отвечала:
«Разве я не классно врала?».

Успевает за минуту
всех собрать, всё перепутать,
успевает погрубить,
чтобы, тут же, позабыть.
Успевает, на Ура,
подниматься в семь утра,
собираться за мгновенье,
но, испортив настроенье.
Опоздав, умеет врать,
разбавляя правды граммы,
на родителей взирать
взглядом очень взрослой дамы.

Сегодня я дошёл до точки, —
пошёл на ограбленье дочки:
я у неё украл листочки,
где нацарапал эти строчки.

На звонки телефона всегда
отвечала она: «Да, да, да».
И на всё, что ни пел он на ухо:
«Да! Да, да», – то ликуя, то сухо.
Иногда и холодное: «Да», —
словно вылитое, изо льда.
А порой, её «да?», так звучало,
что «возможно и нет» означало.

«Да» звенело, почти беспрерывно,
то восторженно, то наивно.
Обожала подруг череда
много ёмкого, вечного: «да».

А она так подружек ценила,
что сама никому не звонила.

Я вчера стихотворенье
нацарапал, про варенье.
Тут же муха прилетела
и стихотворенье… съела.

От такой еды она
стала ростом со слона,
с крыльями от вертолёта.
Воевать с ней неохота, —
разозлившись,
хоботком
разломает кошке дом.

– Почему?
– Плохое зренье.
Не пишите про варенье,
чтобы не плодить слонов.
Ваш
Геннадий Болтунов.

А задуматься если над небесным звучаньем
двух частей этой фразы, то пауз молчанье
прояснится и следом проявится тишь.
Вижу то, что я ем, или ем, что я вижу,
что имею – люблю, что любил, то имел.
Мышам вечно извне кот мерещится рыжий,
тот, который во сне от чудес очумел.
Все слова по отдельности многим понятны,
но их смысл исказится, когда станут строкой.
Точно также в молекулы тянутся атомы,
но, на ощупь, лишь воздух застыл под рукой.
В нас загадок полно, ожидают ответа
и, казалось бы, стоит ли их повторять,
если время конечно во все стороны света,
жаль, что мы это время
продолжаем терять.

Погода, снова: «Здравствуйте!». —
Из сахара денёк,
следы от лыж по насту
бегут вдоль – поперёк.
Зашебаршил за городом,
волнуется народ:
глядеть-то любо-дорого, —
такого старта ждёт!

Комарик-пистолетик
вот-вот чихнёт на нас,
мы вновь рванём, как дети,
как дети в первый класс…

Ушли мы, как положено,
прорвать бы толчею,
попасть, что кортик в ножны,
попасть в лыжню свою.
Потом на взгорье, ёлочкой,
и вниз, где ждёт река…
Разложена по полочкам
дистанция, пока.

Но вот на повороте,
держись, не упади…,
а силы на излёте,
и сердце – из груди.

Спиною потной вижу, —
у крайнего за мной
украли будто лыжи,
и дышит, как больной.
Пока по снегу роет,
мне надо гнать вперёд,
дыхание второе
должно прийти, придёт!

А боковое зрение
на третьего косит,
под финиш, без сомнения,
обгонит, паразит.…

Даю лыжню, – положено,
хотя б одну, но дашь,
и вдруг, что вижу, Боже мой,
да это ж парень наш!
На пару гоним, с паром,
я – прицепной вагон,
сюда б ещё гитару,
да это же не сон:
Вот финиша полоска,
её парнишка рвёт.
Наелись оба – в доску.
А публика? – ревёт!!!

В нашем детстве жалком было всё в порядке:
мы играли в салки, мы играли в прятки,
в казаки-разбойники пацаны играли,
«дамы» – в дочки-матери около сараев…

Детство упорхнуло, юность прилетела,
крыльями взмахнула, поиграть хотела
и, уже не в полдень – в сумеречный час,
слышно: «третий лишний кто-то среди нас».

Кто-то третий – лишний, но в игре другой,
у игры названье странное – «любовь»…
Дальше будет зрелость, но и зрелость минет,
волосы украсит неизбежный иней
и, ещё немного, старость у порога.
Странная такая, – будет жить, играя
снова в игры детства. А куда ей деться? —
Просит внук ли, внучка (велика их власть)…