– Нюра, пойди щец похлебай, только налила.
Или:
– Кашу тебе положила, ешь.
Она ела свиные щи, кашу гречневую или другую с молоком, печеные пироги с чем угодно, жареные блины, и все с обычного стола, а в особые моменты свежевыловленную сырую рыбу.
Почему я это хорошо и отчетливо помню? Да потому, что мне всегда ставили ее в пример. Будучи болезненным ребенком, я вообще не помню чувства голода, и даже желания что-нибудь съесть. По этому поводу у Марьи Михайловны была присказка «Легче в Балахну пешком из Нижнего, чем Машу накормить». Поэтому всевозможные призывы производителей кошачьего корма и ветеринаров о спецпитании питомцев, никогда не производят на меня ровно никакого воздействия – кошка, которая в полном здравии дожила до тридцати лет на обычных домашних харчах, приготовленных с любовью и заботой, напрочь опровергает весь рекламный креатив.
Наше с бабушкой и Нюркой утро начиналось поздно. После того, как взрослые уходили на работу, я со скамеечки карабкалась на сооружение – бабушкину кровать – никелированное с шишечками чудо на пружинном основании, с шикарной пуховой периной и множеством подушек. Мы там делились «девичьими секретиками», «жирничали», бабушка вспоминала «времена допрежде». Нюра, лежавшая, как водится, в ногах, начинала беззвучно мурлыкать, а все сооружение меленько-меленько вибрировать, я впадала в блаженный транс и дремала. С тех самых пор я не боюсь летать в самолетах, ходить на катерах по мелкой ряби, и тому подобное, потому что я сразу сваливаюсь в транс и ожидаю только приятного и интересного.
Затем бабушка говаривала «ну, матушка-голубушка, пора и чайку попить», и мы отправлялись завтракать. Нюра всегда оказывалась впереди процессии. К кому из нас адресовалось это «матушка – голубушка» мне до сих пор не понятно.
Мы любили все вместе ходить гулять. Самые длинные маршруты достигали Озера, на самом деле это был карьер для силикатного завода, но потом обустроился и даже оброс парком. Сейчас это место отдыха для многих сормовичей, а тогда полудикое место. Мы с бабушкой медленно брели, держась за руки, а рядом семенила Нюра. Она переходила с нами через дороги, прижимаясь поближе от проходящих машин, останавливалась, когда здоровались или заговаривали соседи. Достигая конечной точки путешествия, мы садились на лавочку или просто на ствол дерева, а кошка располагалась поблизости, но так, чтобы все видели – она абсолютно независима! Такие прогулки занимали несколько часов и сопровождались множеством открытий. Нюра делала вид, что охотиться на птиц, подходила к кромке воды и как бы «видела» рыбу. Напружинившись и, буквально, метая искры из глаз, шипела на собак. Это была ее экскурсия для неопытной меня. Возвращались к позднему обеду и уж больше никуда в этот день не выходили.
С четырех лет меня оставляли дома одну надолго. Родители, бабушка и дедушка работали, в сад я не ходила из-за болезней, а прабабушка часто лежала в больницах, она еще до моего рождения перенесла два инфаркта. Никакого страха я не испытывала – я же была дома, что такое «скучно» я и вообще-то до сих пор не понимаю. Весь мой день был очень плотно распределен – завтрак, сказка по радио, пересказ сказки для Нюры, ведь она никуда не девалась; рисование принцесс – у меня был огромный по тем временам набор карандашей из тридцати шести цветов, обсуждение, опять же с кошкой, нарядов и характеров изображенных особ; строительство дворца из очень большого набора цветных деревянных кубиков и совместное введение в эксплуатацию, роль госкомиссии отводилась понятно кому. Часто это заканчивалось обрушением и небольшой ссорой. А еще у меня были качельки в дверном проеме спальни и целых четыре окна, все с видом на стройки – был самый пик строительства «хрущевок».
Мы никак не были подругами или даже приятельницами, разве можно сравнивать премудрую кошку с маленькой девочкой. Она смотрела на меня прабабушкиными глазами, взгляд выражал заботу, тревогу, ласку и что-то еще огромное и обволакивающее. Она несла миссию в отсутствие главной моей хранительницы, пыталась объяснить мне законы этого мира, по-своему, конечно. После переезда у нее не было своих котят, и, как я догадываюсь, она считала меня своим последним и не очень складным ребенком, которого было очень сложно научить чему-нибудь путному.
У Буратино была Тортилла, у меня была Нюра . Нам было хорошо, и мы вместе ждали бабушку…
Немного грустно становилось при наступлении зимних сумерек, кошка укладывалась спать, а мне совсем не хотелось зажигать свет, и я устраивала игру – вот зажгу электричество, когда в доме напротив загорятся, например, три окна. Понятно, что я рано научилась понимать часы, и соответственно считать, а потом и читать.
Читать дальше