Виктор Гусев-Рощинец - Крушение. Роман-дилогия «Вечерняя земля». Книга 2

Теперь уже это не имеет значения, и все же льщу себя надеждой, что в немалой степени – я! – способствовала (Ты б непременно сказал – споспешествовала ) твоему Поступку (умышленно пишу – напишу это слово – с прописной буквы. Он может показаться ребяческим – тому, кто не посвящен в истинное положение дел. Однако же все гораздо серьезнее. По Уголовному кодексу за утрату секретной документации предусмотрено от трех до пяти лет. У нас это известно ребенку. Даже если приплюсовать хулиганство, много не получится. Признание же невменяемым дает им возможность засадить Тебя в психушку на веки вечные. Больше того, я уверена: они предпримут все возможное, чтобы вытянуть из Тебя то, что Ты сжег своими руками, – ведь в душе-то не выжгешь выношенное десятилетиями, не сотрешь из памяти формулы, по твоему утверждению, сколь красивые, столь и чудовищные по сути – слепым могуществом высвобождаемой энергии. В ход будет пущена вся современная фармакология. Они парализуют Твою волю, и в сладостном трансе, влюбленный в свое «Сезам, откройся!», Ты начертаешь – не сможешь не сделать этого! – свое заклинание. Нет, то не будет бесплодное «кругом пахнет нефтью» (некогда начертанное Уильямом Джеймсом), фармакология, поверь мне как практикующему врачу, ушла далеко вперед и не ограничивается в подобных случаях веселящим газом, она стала целенаправленной и не сочтет для себя большим затруднением выведать у подследственного самое сокровенное. Вот чего следует опасаться. Не сомневаюсь и в том, что привлечен будет твой друг и ученик – мой досточтимый братец Коля – в целях увещевания тебя или на худой конец истолкования Твоих письмен, что ожидаются – и скорей всего будут получены – из-под твоего трансцендирующего пера. Ты знаешь, как он относился к нашей связи, и теперь, когда случилось то что случилось, буквально кипит от гнева. Его можно понять – своим «фортелем» (так он это называет) Ты перечеркнул его честолюбивые научные планы, – ведь он, как я поняла, обустраивал – не парадные залы, но столь же необходимые конюшни и кладовые – вашего общего дворца, в котором могло бы разместиться его тщеславие и который Ты превратил в руины. Можно ли осудить его за то, что он будет стараться восстановить, елико возможно, порушенное? Нет, конечно. Сыграет тут свою роль и всем нам хорошо известная убежденность в постулате «враг не дремлет» и произросшее на этой болотистой почве «оборонное сознание». Болото оно и есть болото: чем дольше на нем стоишь, тем более увязаешь. Пятнадцать лет «укрепления могущества нашей Родины» для него не прошли даром – его засосало по уши: я буквально диву давалась при виде той увлеченности, прямо-таки одержимости работой, которой суть – разрушение. Должно быть, этого я никогда не пойму. И уж вовсе непроницаемой останется для меня та романтическая атмосфера, которая окутывает, по моим наблюдениям, все это (извини!) копошение в болоте. Запахом и явной взрывоопасностью она больше смахивает на метан, для вас же (нет, Тебя я с некоторых пор исключила из числа «обезумевших»), претерпев какую-то странную метаморфозу, являет себя веселящим газом. Как врач я склонна отнести это явление к категории массовых психозов. Этакой коллективной некрофилии. Непременно предложу свои услуги при переводе на русский Фромма (о Гитлере) – насколько можно судить по оригиналу, о таком специфически русском явлении там не сказано (да и не могло быть) ничего. Так что за мной глава-послесловие.

Извини. Я знаю, как Ты не любишь (не любил?) мои «диссидентские штучки». Может быть, поэтому Ты не любил и меня. Нет, я не отрицаю: Ты любил мое тело, но всегда мне казалось (прости еще раз) – Ты обнимаешь кого-то другого (другую). Это ощущение трудно выразить точнее и вообще передать словами. Какое-то смутное отчаяние сквозило во всем, что имело отношение к нашей любви (я все-таки буду пользоваться этим словом – так привычнее).

Мне кажется (есть тому и подтверждения из области артефактов, но их я пока не стану оглашать), Ты относишься к типу людей, которые наделены великолепным механизмом отсечения – прошлого, – всего, что перевалило «за гребешок» и стало: «час назад», «вчера», «в прошлом месяце», в прошлом… Этакая психическая гильотина, отрубающая «вчера» вместе со всей его начинкой из дел и чувств. Трудно представить что-нибудь более чуждое Тебе, чем ностальгия по прошлому. А ведь она всегда так понятна! Мы «обживаем» время, и только-только оно становится нашим «домом», как тут же и проваливается в небытие, оставляя по себе тоску невозвратности. «Возврата нет» – вот что такое ностальгия. Нет возврата туда, куда хотелось бы вернуться. Нет возврата «домой». Нет возврата.