Вадим Климов - Свободные пьесы

ОНА. Тебе хочется возиться с дверью, разводить всю эту канитель? Как хочешь, дорогой. Давай, конечно. Ты какую хочешь? Я синюю.

ОН. Почему синюю?

ОНА. Не хочешь синюю, поставь красную с белой полосой. И будет твой «Спартак», а я люблю «Динамо». «Динамо Тбилиси», (Поет.) Аэ-лала-ла-ла-лалал. Чивадзе, Гия Тавадзе, Давид Кипиани вай-вай-вай. А ты не знаешь, как будет по-грузински сказать кричалку «Дайте мне женщину белую-белую, я из нее сине-белую сделаю. Дайте мне женщину синюю – я проведу по ней белую линию».

ОН. (Копается в смартфоне.) Гугл его знает. И Гугл не может этого произнести. Фу, на него, будем искать настоящего грузина, а не Брина.

ОНА. Олега Блохина я больше всех люблю, Бекхэм курит нервно в сторонке за воротами, когда слышит его имя. А по-украински Гугл знает?

ОН. По-украински – знает. А барнаульское «Динамо». Чо, а?

ОНА. А ни чо, барнаульское «Динамо», просто динамо.

ОН. Тебя что так зацепило сегодня футболом? Опять стояла на воротах, и какой счет?

ОНА. Сегодня дети играли в «Зенит» и «ЦСКА», разбили вазу, я стояла за «Зенит» между ванной и уборной. Туда бы тоже поменять дверь, а то пару раз попали в девятку и теперь она неплотно закрывается.

(Открывают дверь и стоят на пороге.)

ОН. Давай купим детям клюшки, пусть играют в «Авангард» и «Трактор».

ОНА. Как они будут играть в «Трактор», когда тут «Сибирь» кругом родная. Ох, милый, мы еще не отдали кредит за входную дверь.

ОН. С пробкой.

ОНА. Сам ты с пробкой. О, кстати, а не бабахнуть ли нам перед выходом из пробки. Я все приготовила. У меня в кустах рояль полусухой.

(Достает бутылку шампанского и два бокала.)

ОН. Не опоздаем к первому звонку?

ОНА. Как говорил классик: «Не пора ли, друзья мои, замахнуться на Вильяма, понимаете ли, м-м, нашего Шекспира. В честь его 450-летия. Успеем к первому тайму. Вспомнила, из Шекспира…

«Ах, дерзкие, ничтожные вы черви!

Мой дух был так же дерзок, как и ваш,

И отвечать имел он больше права

На слово словом, на укол – уколом.

Теперь я вижу, что оружье наше —

Соломинка, что слабы мы безмерно,

Считая силой то, что мнимо и неверно.

Умерьте спесь, – немного прока в ней, —

Склоните головы к ногам мужей.

Готова проявить я послушанье.

Лишь только муж мой выразит желанье.»

ОН. Хорошо быть умным и красивым, всего Шекспира шпарить наизусть. Я так влюблен в тебя уже 15 лет. А туфля жмет.

ОНА. Может не пойдем? Закроем все двери на засов, дом крепость наш, пусть мир уснет, мы тоже отдохнем.

ОН. Это пошло, в финале перейти на поростенький размер.

ОНА. Гасите свет, все в спальню.

ОН. В смысле в койку.

ОНА. Спать.

ОН. « Встретил свою любовь в то сумрачное воскресенье.

Она взглянула на меня и сказала:»

ОНА. «Ты – единственный в этом мире».

ОН. « Я встретил свою девочку…»

ОНА. «Моя девочка всегда будет ждать меня, что бы ни произошло»

ОН. «Она – моя. Она и есть – весь мир. Она – моя девочка. Ла, Ла, Ла, Ла.»

ОНА. «Ла, ла, ла, ла…»

(Закрывают дверь. Музыка. Затемнение.)

Конец.

«Трансдраматическая терапия, представляет собой универсальную схему трансформаций театральных систем в психотерапевтические методы».

Пьеса победителей Всероссийского конкурса русскоязычной драматургии «Действующие лица» 2017 г.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ – Народный художник. 90 лет.

ЗВЕЗДОЧЁТ – известный художник 60 лет.

ЖЕКА – молодой художник. 30 лет.

ИРИНА АНТОНОВНА – директор музей. 75 лет.

СТЕЛЛА – владелец галереи. 50 лет.

ДАША – редактор журнала. 25 лет.

Музыка. Все танцуют. Произвольный танец. На сцене диваны, кресла, стулья. Первым останавливается Народный художник. Садится. В ходе разговора все рассаживаются. На протяжение всего разговора у женщин в руках вязальные спицы, пяльцы, книга, журнал, планшет, ноутбук, телефон, гречневая крупа, которую перебирают, не важно что, главное все время заняты руки. У мужчин руки свободные. Но у каждого рядом стоит бокал, стакан, кружка, рюмка или бутылка. Мужчины все время, пьют. Все встают. Ходят. Играет музыка. Танцуют.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Вообще всегда хотел рисовать то, что вижу, что чувствую. И когда учился в школе, и потом в академии. И меня мучило, что я не могу это сделать правдоподобно, я не понимал, что я еще маленький, чтобы нарисовать деревни, сожженные немцами, как страшно было, когда по вечерам в воздухе носились, как крылья, черные тени. Была женщина, кажется, баба Маня, к которой мы приезжали до войны в деревню: ее забрали на 7 лет за то, что она собирала в поле картофелины после трактора, а ее Федор умер в 24 года.