Светлана Нина - Кружевные закаты

А если она сентиментальна и только тем промышляет, что просит любви или вообще – он выдохнул, но креститься не стал, убрав занесенную было руку – из этих, новых?! Что вообще за мода пошла у молодежи сплачиваться в кружки и выдумывать странные идеи? Конечно, и сам он в двадцать лет рвался выкинуть что-нибудь эдакое, но все его силы уходили на постижение наук и нужные связи. Он-то понимал, что все пройдет, а достижения останутся. И ведь добился неплохих результатов. Мануфактурным производством, не отдав на разграбление управляющим львиную долю заработка, управлять непросто. И вот – ему тридцать три года, почтенный возраст, ведь немногие доживают до пятидесяти, а он свеж, бодр, любим… А эти на что рассчитывают? Неразумные неопытные существа, в которых только и есть что отваги и посыла.

Ах да, и Марианне придется несладко от этой затеи… Конечно, она прогрессивна и стремится к независимости, читает эту француженку. Как бишь ее имя, вроде бы мужское? Ей еще восхищается этот чудак Тургенев… Взял тоже манеру сочувствовать свободе и сопротивлению, как будто обожает молодежь за ее дикие выходки. Лаврецкий, Лаврецкий… Тюфяк. Но роман, конечно, превосходный… Давно он не читал ничего подобного… Нет, Крисницкому самому, конечно, плевать на все эти группировки, лишь бы на фабриках не было забастовок, но это может принять неприятный оборот. А пока его это не касается, пусть гимназисты и учащиеся в университетах думают и говорят, что хотят. Только забавно все это, хотя он-то что взял манеру осуждать и сплетничать? Вряд ли кто-то всерьез станет их слушать. Сколько лет уже не слушают. Странно то, что Белинский им благоволит. Ему-то, умнейшему человеку, для чего поддерживать молодых безумцев?

Сейчас все это предпринимает странный, нежелательный оборот. Разумеется, крепостную реформу давно, еще со времен Екатерины (не должна она была так укреплять дворянство, оно село на шею всем сословиям) надобно провести, главное, чтобы рабочие, насмотревшись на земельников, не взбунтовались. Хотя уже, и опять дело в этих просветителях! Придумали тоже – хождение в народ, агитация… Сами не понимают, чего хотят. И как будут плакать, отбери у них кусок хлеба с маслом и чашку кофе… Как же у этого Федотова получается так безмятежно посапывать, когда дороги ни к черту? Пихнуть его что ли? Ах, пусть храпит. Жалкое зрелище, неужели он станет таким же? И лет – то ему вроде не так много… Потрепала жизнь. Или он слабак, погубил себя из-за юбки? Ах, хорошо Тургенев пишет, хоть и сентиментальничает… А эмансипация все же будет, и очень скоро. Так надо отдать несколько распоряжений, подластиться к пахарям, чтобы зубы не скалили. Нет, он всегда заботился о рабочих, не доводил до бунтов, поэтому его фабрики и процветают… В отличие от сотен других заводов по Российской Империи.

Так что же делать с Марианной? Был бы он уверен, что она воспримет это как должное. Но она же женщина – поди разберись с ними! Что в голову взбредет, так и станет вести себя. Но не может он и впрямь жениться на ней! На скандал, конечно, не тянет, но все же дело не полезное. А он так избегает гипербол и патологий. Почему нельзя жить спокойно, чтобы ни он никого не трогал, ни его не теребили? Она поймет, она умница. И потом, вроде бы она сама не жаждет, как некоторые его знакомые барышни, увидеть его у алтаря.

От матери, болезненной поглощенной бытом женщины, каторжный труд которой никто не ценил, но на похоронах которой все отпрыски едва не падали на гроб от отчаяния (что делать без нее, растворившейся в их проблемах и переживаниях?) он частенько слышал, что на рассвете облака точь–в–точь повторяют картину заката, только в обратной последовательности. Сначала тучи чернильные и кажутся зловещими, затем синие, голубоватые с розовым отливом, потом малиновые, как только что содранная кожа на коленях ребенка, персиковые, и, наконец, прозрачные или золотистые. Михаилу показалось, что нижняя часть подрумяненных облаков похожа на корочку на печи или ободранный мех на плечах графини Мавриной. Он встряхнул головой. Под утро и не такие мысли лезут в голову. Даже тяжеловесная красота засидевшихся бесприданниц, с которыми в молодости его охотно сводили свахи, всегда процветающие на Руси, вызывала у него больше чувств, чем небо, которым, казалось, только и жили поэты. А сейчас эти светлеющие с каждой минутой куски пара напомнили ему движение красок, разведенных в стакане. Они так же причудливо двигаются, кружась и замирая… Но хватит об этом. Удастся ли ему, наконец, заснуть? Всю ночь с открытыми глазами.