Юрий Леонов - На краю Мещёры

Запястья у бабуси перевязаны были лохматыми шерстяными нитями, как принято у многих доживших до старости, страдающих от ревматизма доярок. Она кривенько улыбнулась и развела руками, извиняясь за то, что ничем не смогла мне помочь, а у меня дрогнуло и сжалось сердце от жалости.

О новейших запретах и ограничениях косить траву и держать скот в личных хозяйствах приходилось слышать и ранее. Но надо было добраться до этой потонувшей в луговом раздолье деревеньки, увидеть эту извинительную улыбку, чтобы почувствовать, до каких нелепостей докатилась обнищавшая русская деревня… Я поклонился бабусе и торопливо зашагал к светящемуся вдали бору.

Перекусить удалось в кампании рыжих запасливых муравьев, на берегу едва народившегося в топкой елани ручья. Настоянная на отмерших травах вода отдавала горьковатой свежестью и прохладой. Яркие лучи сочились сквозь хвою, зажигая вдоль лощин медовые блестки калужниц. Высоченные сосны сторожили обещанное безветрие, пропитанное запахами грибной прели, пронизанное пересвистом птиц… А праздника души не было и в помине. Не верилось в эту осененную красотами леса благодать, едва отойдя от бескоровной, доживающей свой век деревеньки.

…На кордоне, в бревенчатой обители лесника, приютившего меня на ночь, клопы до самого рассвета дожирали остатки моих иллюзий по поводу здешнего бытия. Наутро, отблагодарил хозяина за постой, мне оставалось только спросить, как добраться до ближайшей пристани на Оке.

– Приходил-то зачем? – прищурясь, спросил сутуловатый кряжистый лесник, так и не уяснивший из вечерней беседы, какая нелегкая занесла меня в глухомань.

– За ягодой, – брякнул я.

– А-а… Эк тебя завернуло, – недоверчиво покосился он на потощавший рюкзак. – Земляника-то, верно, пошла, пошла… Может кузовок возьмешь? Дырявый, верно, да ежели соломки подстелить… Ну гляди, гляди, коли сам грамотный… – и стал напутствовать меня спокойно и рассудительно.

Набухшее влагой небо припугнуло крупными каплями дождя и пощадило залетного. Острее запахло прошлогодней листвой. Глухими, забородевшими ельниками, светоносными березняками, чистыми, словно ухоженными сосновыми борами повели меня по Мещере вековые натоптанные тропы. То вели, то уводили…

К полудню, изрядно поплутав и не повстречав ни души, вышел я на обширную пустошь, за которой угадывались изгибы реки. Слабо наезженная дорога струилась в ту сторону. Под стрекот кузнечиков шагалось по ней легко и бодро.

Не сразу обратил я внимание на странную особенность этой пустоши. Наготой своей походила она на выбитое копытами пастбище, но без признака навозных куч. Вдоль опушки трава была скошена, а стогов сена не виднелось окрест. Дорога вдруг истаяла, а вместо нее запестрели вокруг ямы, очень похожие на… воронки.

Зазубренный, с хищным блеском кусок металла, слишком знакомый по военному детству, чтоб его не узнать, заставил тревожно оглядеться. Полигон… Хорошо, если артиллерийский, тогда, прежде чем начать стрельбы, наверняка привезут мишени. А если предназначен для бомбардировщиков, которые сбрасывают свой груз «по площадям»?..

Лишь далеко за пустошью попалась табличка, обратная сторона которой предупреждала: «Стой! Опасная зона. Проход строго воспрещен».

Долгий гудок судна прозвучал как приветствие из другого, привычного мира. Блеснула сквозь редколесье слюдяная серость реки…

С Мещерой я прощался на дебаркадере Белоомута, куда перед полуночью должен был пристать пароход на Москву. Берег обволакивали сумерки, придавая таинственность и дальним огонькам, и ускользающему изгибу плеса, за который уже не суждено было заглянуть. Мнилось, будто столь скоротечная встреча с землей древнего племени мещер так и останется единственной, и никогда уж не доберусь до затерявшихся в чаще озер, где в темной воде дремлют черные, заплывшие жиром окуни.

Можно ли было предположить, что минут года, и совсем неподалеку отсюда, на другом изгибе реки, вниз по течению, стану я смотреть на мещерские дали с крыльца своего дома, что вместе с женой и сыном босиком по росным луговым травам станем паломничать в древнюю монастырскую Солотчу, где была написана «Мещерская сторона» и вот эти строки, справедливость которых дано было оценить лишь с годами:

«Я люблю Мещерский край за то, что он прекрасен, хотя вся прелесть его раскрывается не сразу, а очень медленно, постепенно…»