Александр Берлин - О блокаде Ленинграда и о другом, о чём не могу забыть

Нельзя сказать, что власти перекрывали работы по автоматизации производственных процессов. Нельзя было только развивать теорию.

Но в этом был соблазн. Заниматься кибернетикой постепенно стало признаком оппозиции и фронды.

Надо сказать, что и теория потом начала развиваться, и даже современные исследователи пишут, что она развивалась в ущерб практике. Нужны были программисты, а было много математиков, рассуждающих на эту тему. Моя точка зрения, ничего этого не было слишком, ни математиков, ни программистов.

Правда, я думаю, что новые идеи нуждаются в трех безумцах.

Это ученый, который, несмотря на то, что тревожащая его идея «никому не нужна», продолжает думать о ней. Как Генрих Герц, обнаружив радиоволны, высказался, что это явление никому не нужно. А через несколько десятилетий уже работала радиосвязь.

Второй «безумец» – это инженер, конструктор и, как говорят сегодня – менеджер, который чутьем уловит интерес к этой идее. Он возьмет на себя труд по реальному изготовлению и организации испытаний этой идеи. И займется неблагодарной работой: от найма дворников до изготовления печатного монтажа, и прочей прозой. Обычно их имена не помнят или эти имена связаны с небывалым материальным процветанием.

И, наконец, противоречивая фигура. Это специалист, которого никогда не было в истории СССР, и пока нет сегодня в России.

Это человек, который вложит свои деньги в это дело. Подчеркиваю СВОИ с корыстной целью получить прибыль. Его характеризует чутье на прибыль, а может быть желание меценатства или сочувствие ученому. Но во всех случаях он рискует своим капиталом, частично или полностью, и своим благополучием. Такой был на моем пути, но об этом дальше.

В истории СССР и других стран были случаи вложения государства в ученых, и они работали на уровне открытий, но до освоения почти не доходило.

Все эти деньги уходили на великолепные здания, персонал и высосанные из пальца идеи.

Такова природа человека. Пока над ним не висит палка личного благополучия, он поддается соблазну меньше сделать, больше получить.

Продолжая историю болезни, скажу, что труды академика Николая Владимировича Горянского я нашел в Ленинградской Публичной библиотеке им. М. Е. Щедрина. Это было удивительно. Его уже назвали проводником идеализма и чуждых идей. Но книга почему-то не была изъята из библиотеки.

Я взялся за её чтение, и не просто чтение, а конспектировал книгу. Причем разделил листы тетрадки на два столбика. В одном выписывал заинтересовавшие меня фразы, а в другой столбик мои комментарии.

Ну и нахальные же это были комментарии, там был мой юмор, но часто я повторял за автором математические выкладки и делал свои варианты. Сегодня я читаю эти комментарии и понимаю, как нахален и как прозорлив был мальчишка. Сегодня юная дерзость вызывает у меня восторг и я люблю таких молодых людей.

Это было применение Булевой алгебры для построения логических объектов.

Буль был из тех, которым, на мой взгляд, повезло. Он долго жил в захолустье (был учителем математики в школе), и потому не поддался всеобщему увлечению – дифференциальному исчислению. Хотя потом и опубликовал несколько трудов в этом направлении. И он занялся математической логикой.

В настоящее время она кажется примитивной, но он один из первых внес символы и записал многие законы логики Аристотеля в виде формул. Он показал, что эти законы подчиняются почти арифметическим правилам.

Правда, опять же, на мой взгляд, никому это в то время было не нужно, но с появлением вычислительных машин и формальных языков, все это вдруг «заиграло».

Мое молодое мышление не то, что протестовало, но понимало, что математика давно вырвалась за пределы Булевой алгебры. Даже в 19-м веке формулы механики позволяли рассчитать машины, открыть Юпитер.

А математика Буля позволяла только перечислить требования к программе и немного их преобразовать.

Уже тогда меня осенила идея применения рекурсивных функций и приведение логики к преобразованию уравнений.

Вот тут и начиналось то, что заинтересовало органы. Я это не осознавал. Так же как не придавал значения тому, что эти работы рождались в условиях полной информационной свободы.

Анекдоты и фильмы о рассеянных ученых создавали мифы об их закрытости. Ученый не может быть закрыт. Он должен иметь доступ ко всем научным богатствам мира. Иметь общение со всеми. Спорить, узнавать мнения.

Я начал с невинных поступков, и я даже не подозревал, к чему это приведет.