Галина Климова - Театр семейных действий (сборник)

Из родилки вывезли в коридор и забыли про нее до позднего вечера. Очень хотелось спать, очень хотелось пить. Мимо прошлепала старая нянечка:

– Что, милок, чайку?

– Нянечка, миленькая, конечно, чайку, покрепче и побольше, а себе возьмите шоколадку, в кармане халата.

Прошла вечность, пока нянечка принесла поллитровую эмалированную кружку крепкого горячего чая:

– Пей, мамочка, пей на здоровье, – ласково бормотала она, – «Синего слона» тебе заварила, не пожалела.

Тасе мечталось вместе с мужем вырастить и воспитать этого малыша, этого Ясеньку… Может, так она хотела изжить свои детские комплексы, изводившие до бессонницы, до седых волос? Или реализовать инстинкт материнства, который сильнее комплексов?

Ведь Тася росла на бабушкиных руках, больших и заскорузлых от работы, и выросла под ее недреманным оком, пока родители ютились в московском общежитии, потом в коммуналке и уж только через пятнадцать лет получили двухкомнатную «хрущобу» на Таганке.

Она и сейчас носит фамилию первого мужа.

Иногда что-то просверкивает в небесах, подсказывая ориентир судьбы.

Однажды, прозревая будущее, нащупывая точку опоры или отсчета, она поняла, что неслучайно жила в Ногинске на улице Леснова, хотя и не знала, кто такой этот прославленный человек: революционер, писатель, передовик труда или народный артист? Так случилось, что она – пацанка, скрипачка, поэтка – жила на улице имени своего будущего мужа. Кто же знал, что она станет – Лесновой?

В понедельник ноябрьского утра девочка села в электричку. Точно в четвертый вагон от хвоста – место назначенных свиданий или встреч невзначай с бывшими одноклассниками, теперь уже московскими студентами.

Вагон был холоден и пуст. Все уехали ранними поездами, а ей в этот раз подфартило: прослушивание у знаменитого скрипача, старого профессора, назначено на час дня.

Она облюбовала местечко у окна. Уложила на полку скрипичный футляр, нотную папку прислонила к стене и облокотилась на нее в сомнениях: что лучше – дремать, читать или играть?

Вчерашние бывшие лужи наглухо задраены ледком. Никто не бежал, не опаздывал, будто бы местные граждане вдруг стали невыездными, – да и какая нужда уезжать от этой синевы небес, незатронутых ветрами, от несуетного, быстро сходящего на нет дня. На платформе скучала пара сторожевых дворняг. Может, кого-то проводили, а теперь ждут не дождутся… С ящиком мороженого к головному вагону направилась матрешечного вида продавщица в белом халате, натянутом поверх пальто.

Поезд очень мягко покатил. Девочка разложила на коленях ноты и начала их читать, как читают книгу: подробно – впереди полтора часа пути – вникая в смысл мелодии, отслеживая нюансы, интонацию, перемены ритма. Возвращаясь к технически трудным местам, она повторяла глазами такт за тактом: сначала медленно, как бы страхуя себя от ошибок и срывов, а потом – во всем блеске, раскованно, артистично. В голове бушевала музыка на полном форте, в подробностях вспыхивающих и угасающих страстей. Ей нравилось это звучание. Вот бы так сыграть на прослушивании, а лучше на концерте, при полном зале, в лучах юпитеров… Но сразу же вспомнилось, как на прошлом выступлении в городском театре прыгали ее коленные чашечки, не прикрытые школьным платьем и накрахмаленным белым передником. Она боялась, что все видят это волнение, эту полуобморочную трясучку. За кулисами ее расцеловали и учитель, и аккомпаниатор, но их заслонило расстроенное лицо мамы:

– Тебе нельзя играть, детка! Тебе противопоказаны выступления, концерты, конкурсы. Я это как врач говорю. У тебя дергается щека, ты вся в поту, а коленки… Куда это годится в пятнадцать лет? А дальше будет хуже. Ранний инсульт или инфаркт, и вся жизнь коту под хвост… Посчитай пульс. Наверняка за сто да еще с перебоями. Смотреть невозможно. Не надо строить больших планов, не надо связывать своего будущего с музыкой. Постарайся, дочура, это понять сейчас, когда ты на пороге выбора. Кем ты будешь, когда окончишь музучилище? Жалким преподавателем, как твой Георгий Афанасьевич, в задрипанном городишке? Или в оркестре? И не в Большом театре, а четвертой или пятой скрипкой в оркестровой яме, до пенсии. А зарплата? На что жить будешь?