Валентина Кулешова - Заметки бабушки Вали

Когда «зажигалка» попадала на крышу – женщины кричали от страха. Это ведь были обычные женщины из мирной жизни. Они никогда не лазили по крышам, не тушили пожары, но когда в их дома пришла беда, они просто делали то, что нужно.

Но сначала надо было детей отправить в бомбоубежище. Пошила нам мама рюкзачки из тряпок – сменная одежда в них, чтобы хоть что-то надеть, если мы придём, а дом разбомбили, записочка, кто мы и откуда и сухарей немножко. Сухарики эти были неприкосновенный запас, есть их было запрещено.

Убежище находилось недалеко, в большом подвальном помещении старой городской бани. Там были сделаны деревянные лавки, но людей всегда было так много, что сидели и на полу, подстелив фуфайки.

Однажды мы очень долго сидели с сестрой в убежище. Мама с нами не спускалась, только иногда забегала проведать нас. Людей было много, помню, что сильно плакали дети. Я сидела на полу и есть хотелось страшно. Сестра спала на лавке. Я распустила веревочку у рюкзака и решила съесть только один сухарик. Потом ещё один, пока Тамара спит. И так незаметно съела их все!

Дома я набила в рюкзак старую газету, чтобы было не так заметно, что сухарей нет. Но меня быстро разоблачили. Мама плакала вместе со мной, но достала папин ремень, требуя, чтобы я дала слово никогда так не делать. Сестра меня тоже ругала и стыдила. Перед ними обеими я поклялась больше никогда сухари из рюкзака не есть.

Краснодар, 2017 год

Вспоминаю рассказы своей бабушки о войне. Ей было всего 4 года, жили в Нижнем Новгороде (тогда город Горький). Самое страшное – как бомбили Горьковский автомобильный завод, как они сидели в сыром подвале во время налетов, как соседские дети, нашедшие во дворе фугас и играющие с ним, подорвались и сгорели, как фрицы, проходящие мимо дома, зазывали их «киндер, киндер»…

Слава Богу, ни я, ни мои дети не пережили сидения в подвалах. Когда самолеты пролетали над нами, и ходили слухи, что бомбили с самолетов, когда ближайшие попадания были в трех км от дома и на улицах было абсолютно пусто, ни людей, ни машин, я собрала детей и уехала к сестре. Думала на неделю-две. Оказалось, на год. И по сей день мы прислушиваемся, что происходит на Украине. Некоторые из тех, кто пережил бомбежки, не выезжая, осуждают тех, кто выезжал. Но я считаю, что правильнее детей оградить от этого жуткого опыта. Есть одно значительное отличие. В 1941—1945 всем было понятно, кто с кем воюет и за что. А сейчас – нет, детям мне сложно объяснить.

Как только начались бои под Луганском, мы с сыном выехали сразу оттуда в 2014, в начале июня. А вот бабушка и дедушка, ровесники Валентины Алексеевны, остались. Сказали: «Чему быть, того не миновать» и пережили все ужасы войны повторно. Не передать словами, какие это были дни, когда мы не имели связи с ними, зная, что над их деревней идут миномётные бои… Дед у нас тоже «продвинутый», и когда обстрелы прекращались и они возвращались из подвала, бабушка шла быстро готовить еду, пока было электричество, а дед набирал нас в скайпе и сообщал, что всё в порядке.

Папа все силы отдавал фронту. Официально его взяли на фронт в 1942 году, но и в самом начале войны мы его видели считаные разы. Мы не знали, чем он занимается: были малы, да и не вдавались в подробности.

В один из дней, перед самой эвакуацией в Туму, осенью 1941 года я пришла из школы и увидела перед нашим домом в Егорьевске грузовую машину. Машина была леспромхозовская, с дровяными топками по бокам. В кузове сидели мужчины, тепло одетые, в шапках-ушанках, некоторые были уже очень пожилые и ушанки завязаны внизу, под подбородком. Были среди них и совсем мальчишки.

Борта машины были откинуты и часть мужчин ещё только забирались в кузов. Я догадалась, что приехал отец и пулей влетела домой. Первая мысль была: «Папа что-нибудь нам привёз?!». Но спросить ничего не успела, потому что родители уже начали свою беседу:

– Шура, будет возможность – приеду. Если нет, я вас прошу, будьте аккуратны и бдительны.

– Алёша, скажи мне, куда вы едете? На фронт?

Я вцепилась в похудевшего, почерневшего отца и слушала его ответы.

– Да, на фронт, но не на передовую. На фронт я везу полные кузова чурок, где меня уже ждут 10—15 машин без топлива. Задыхаемся, не хватает людей. В машине сидят добровольцы, будут помогать пилить чурки. Не знаю, справимся ли, но других людей просто нет. Кого-то возьмем к линии фронта, помогать разгружать чурки. А то я приезжаю, а мне кричат: Казанцев, нам что, винтовки бросать и разгружать твои машины?