Вадим Голубев - Жесть. Триллер

***

В отделении транспортной милиции на Курском вокзале никто из бомжей не мог припомнить: когда и при каких обстоятельствах попал в домик на Каланчёвке гражданин без определенного места жительства по кличке Жесть. Никто не помнил при каких обстоятельствах он умер или погиб. Каждый из опрошенных отвечал, что, когда он попал на хату, тело уже находилось там. Никто не знал подлинного имени покойника, так как у каждого из них самих было по пять-шесть имен. Не смогли установить личность покойного и на Петровке-38. Тело, извлеченное из привычных условий, начало на глазах разлагаться. Снять отпечатки пальцев не удалось – кожа разваливалась от прикосновения. Судебно-медицинская экспертиза сумела лишь установить, что тело принадлежит мужчине сорока-пятидесяти лет. Установили множество сросшихся и не сросшихся переломов костей и ребер, трещину в затылочной кости. Однако никто не мог дать ответ, что явилось причиной смерти. Восстанавливать облик по костям черепа было дорого, да и никто не хотел возиться с безвестным бомжом. Мумию поместили под вакуумный колпак в спецморге и ждали: когда истекут сроки закрытия возбужденного, в соответствии с законом, уголовного дела. Никому даже в голову не пришло, что почерневшая мумия с оскаленными некомплектными зубами была когда-то телом крупного министерского чиновника Вадима Александровича Муромцева.

Муромцев пережил несколько исторических эпох, выпавших на долю его страны. Первые годы жизни маленького Вадика прошли в сталинский век «покорности и страха». Тогда еще ребенок не понимал, почему ближе к ночи родители становятся все беспокойнее. Мальчик, случалось, просыпался среди ночи от какого-то и шума в соседних квартирах. Он видел встревоженную мать, прижавшуюся ухом к входной двери и отца, торопливо рвавшего какие-то бумажки. Лишь позже Муромцев узнал, что родители каждую ночь ждали ареста за связь с его дедом – репрессированным адмиралом. Деда – Николая Александровича забирали дважды. Первый раз – незадолго до начала Великой Отечественной войны. Тогда его, только что вступившего в командование эскадрой, вызвали в контрразведку Тихоокеанского флота. Предложили объяснить: почему из пятнадцати наград и поощрений по службе представление к тринадцати подписано разоблаченными и расстрелянными врагами народа. А чтобы легче думалось над объяснениями препроводили в камеру. Сначала в ней, потом в колымских лагерях думал Муромцев-старший. Потом была война и штрафбат на Карельском перешейке, атака и полгода в госпитале. Оттуда Николай Александрович написал личное письмо Сталину. В нем матрос Муромцев доказывал, что если в чем-то и виноват, то смыл свою вину перед Родиной и товарищем Сталиным кровью. Неизвестно: читал ли это письмо вождь. Только вдруг забегали врачи, перевели Николая Александровича в отделение для старших офицеров. Когда же пришла пора выписываться Муромцева ждал мундир с контр-адмиральскими погонами, поблескивавшими на нем орденами «Красной Звезды» и «Знак Почета», сорванными при аресте. Кончил войну Николай Александрович вице-адмиралом, полным кавалером орденов Ушакова и Нахимова. После войны попал на Черноморский флот, в Севастополь. Ждал третьей звезды на адмиральские погоны, связывая это событие с приездом в город-герой Сталина. Не дождался! Спущенный на воду в присутствии Отца Народов красавец линкор опрокинулся, сойдя со стапеля, увлек с собой в морскую пучину тысячу душ команды. Муромцева-старшего «взяли» там же, у стапеля. Вплоть до смерти генералиссимуса гнил Николай Александрович вместе с рядом чинов из военно-морского ведомства во Внутренней тюрьме на Лубянке.

Все это Вадик узнал, когда давно отгремели похоронные марши, звуки траурного салюта, заунывно отгудели заводы и фабрики. Дед был выпущен из тюрьмы, восстановлен в правах и звании, отправлен на пенсию. Да и сам Вадик, когда узнал эту историю, дорос до десятого класса. В ту же пору маленький Муромцев не понимал поведения родителей. Не понимал он: почему в одну из майских лунных ночей куда-то в сопровождении рослых молодых людей в широкополых шляпах вдруг уехал инженер-полковник Александрин. Вадик привык, что жившие в доме офицеры строго соблюдали форму. Тогда же дедушка Александрин почему-то был в кителе без погон и полосатых пижамных брюках.

– На рыбалку дедушка Александрин поехал, на рыбалку, – почему-то с облегчением говорили родители, возвращая мальчика в кроватку, из которой он выбрался разбуженный шумом.