Наталия Шимонова - Рассказы из левого кармана. Придуманные истории

– Научный! – рассмеялся тут инженер Серёгин. – Скажете тоже, дедушка! Нету такой науки, чтобы занималась этакими делами!

– А и зря, что нету. Оттого и есть дело такое наше пропащее. Ежели б знали, как уберечься от бабьего полу, то иной бы расклад на земле пошёл. А так… – дед махнул рукой.

– Да ты говори толком, дед Семён, ты на что это намёки кидашь? – зашумели парни.

– А вот, однако, послушайте!

Дед Семён затянулся как следовает из своей трубки, приосанился и начал говорить…

– Было это годков этак с десять тому назад. Леспромхоз наш тогда гремел на всю округу. Одних только почётных грамот собрали, не соврать, штук пятьдесят! Да переходное красное знамя. Соцсоревнование, оно, брат, дело не шутошное. А мы – первые в районе! И был у нас тут паря один справный, по имени Иван. Иван тот был с-под Воронежу. Сам собой красавец редкостнай: кудри золотые, глаза синие, ровно васильки. И, хоша руки крепкие и сам он таков был, что любую корабельную сосну в одиночку завалить мог, на вид притом был тот Иван совсем не кабанистый. А даже напротив – такой, ну… как обсказать… ну, – дед Семён посопел, – ну, ровно ваза стеклянная. Однаким словом – худощавой да необстоятельной. Ну, то-иссь, как сказать… Не бугай, одним словом. И росту малого. На тот рост многие налетали, и по первой всяк тянулся Ивану личность набить. Покуражиться. Но Иван в обиду не давался и Козлова Петра, кабанищу здоровенного, раз отходил для примеру от всей души. С той поры Ивана совсем задирать перестали. Среди девичьего народу Иван тоже прославился. Глаза-то синие – ух! – смотрит ими ён, окаянец, а девки так и тают, так и тают! Ровно мухи! И комсомолки, и молодки, да и мужатые крепко бабы тоже от его взгляду маненько того… Притаивали… М-да-а…

Дед Семён зажмурился и пыхнул трубкой.

– Вот этакий был тот Иван. Однаким словом – Иван-царевич. И вот случилось такое дело, что в соседнем сельце семья одна проживала. Во время войны они туда приехали и так там жить наладились, что и уезжать не хотели. Семья была непростая. Не то, что наши, русопятые. Нет, совсем не то! Были они, как говорил наш комсорг (а он учёный товарищ был, с Москвы присланный) горцы, с гор Кавказских. Ну, точнее не скажу. И чего их нелёгкая сюда занесла – того не ведаю. А вот – занесла. И так они тут сроднились и прикипели, что почти своими стали. Главу семейства ихнего прозывали Юсупом Юсуповичем. Супружница его звалась попросту Раиса Ахметовна. Сынок был у них Ваха и дочка Малика. Сынку тогда было годков этак с пятнадцать, а дочке – семнадцать сравнялось. Невеста, одним словом. И вот жили они тут жили, а потом вдруг раз, и домой засобирались. Юсуп тот говорит – хочу, дескать, помереть на родной земле. Да и детям там лучше. Там и родня, и всё. Малике, говорит, уже и жениха хорошего я нашёл. Достойного, одним словом, человека. Звать его Али Мехмудович, он там у нас в райсовете работает председателем. Вдовец. И годов ему мало, всего сорок. Ну, куды там, мало! Наши бабы да девки как услыхали, и ну шептаться по углам: как же! Семнадцатилетней тетёрочке старого бобра. Однако ж, в глаза все молчат и перед Юсупоу только кивают: дескать, прав ты, Юсуп, на родине-то оно как сподручно! И смерть на ей красна. А втайне, конечно, Малику жалеют. А девка, сказать, красавица была! Собой уж больно хороша. Тонкая как тростиночка, задорная такая, глаз чёрный с огоньком! Я, однаконешно, люблю, чтоб девка подородней была, – прижмурился дед Семён. – Я хлипких не оченно уважаю. Но всё едино скажу, что Малика эта была собой раскрасоточка, чистое яблочко наливное, и ни на кого из наших девок не похожа. Хорошая кралечка. И наш Иван, как увидал её, тут же в неё и влюбился. Ну, влюбился – не влюбился, а заинтересовался и даже так, что сверх меры. Да и она на него поглядывала. Глазками так постреливала, но заговаривать боялась. Уж больно Юсуп на этот счёт строг был.

Одначе, как Юсуп строг ни был, а кралечка эта – Малика – всё на Ивана глазом эдак косила, да постреливала. И хочется ей, и колется, и тятя не велит, как говорится. И Иван ей, значит, мосты наводит. Тишком, да украдкою, а сговорились они на встречу. Ну, покурлыкали там о том, да о сём. Он её стал на танцы зазывать. А Малика эта ему строгонько так отвечает следующим порядком, дескать, папаша, мол, на енто дело сердится и не пущает, и даже побить может за ослушание.

– Ну, уж и побить! – сумлевается Иван. – Дело-то, в общем, обнакновенное и вовсе не срамное, танцульки-то!

– Не велит, – говорит Малика. – Нет, никак не велит! Вера не позволяет.