Татьяна Попович - Заметки на полях происходящего

Плащ ее был скромен – то ли серого, то ли песочного цвета, в талию, с широким поясом, плотно обхватывающим ее тонкую фигурку. Из-за этого плаща с широким поясом она напоминала мне балерину – тонкую, изящную танцовщицу, которая прямо сейчас может встать на носок и крутануть какое-нибудь фуэте. Она был рыженькой, и всегда ласково, с прищуром кивала мне. Это была мама моей одноклассницы Маши. Она была как небольшое солнышко, и ее острое лисье личико было приятно. Мне думалось и представлялось, кем она работает и где. В ее руках часто была сумка с какими-то документами. Я знала, что Маша живет с мамой, дедушкой и бабушкой в старом собственном доме где-то не очень далеко от меня. Мы не очень-то общались и, наверное, поэтому дома у нее я не была ни разу.

Время шло, и это стало небольшой традицией, что Машина мама, проводив дочь в школу, встречалась мне около чугунных решеток больницы. Потом это стало происходить реже – мы с Машей подрастали и уже во втором классе стали самостоятельно ходить в школу.

А потом Машина мама пропала. Я не видела ее неделями.

…В пятом классе я заболела – появилась какая-то болячка на руке. Меня возили лечиться к бабке, в пропитанную странным запахом квартирку; знахарка прикладывала к болячке красную тряпочку, насыпала на нее какие-то травы и шептала старческими синими тонкими губами какие-то слова. Я стеснялась, что всех подружек, если они заболеют, возят в больницу, а меня к какой-то бабушке, далеко, на рабочую окраину города. И, наверное, из-за этой болезни пропустила событие, когда классная руководительница выстроила наш 5 «А» и повела к Маше домой. У Маши умерла мама, а отец, оказывается, давно с ними не жил. И Маша осталась с бабушкой и дедушкой в большом, бедно обставленном доме.

…И было какое-то чувство обиды на ту маленькую изящную балерину, которая оставила на этой земле свою девочку, своего единственного ребенка без надежной защиты, не поставив на крыло. Детская обида на взрослого за его «безответственное» поведение.

Часто около маленького полуподвального магазинчика, который, несомненно, есть почти в каждом большом многоквартирном доме, стоит попрошайка. Он грязен, и его вытянутая лапка не вызывает ничего, кроме омерзения. Он практически всегда натягивает на лицо капюшон, и это наводит на мысль, что, наверное, у него отвратительные проплешины на голове. Глаза его удивительно прозрачно-голубые, будто их не коснулся образ жизни. Нос тонкий, с этакой арабской горбинкой и незаживающей длинной и глубокой царапиной, которая начала рубцеваться и превращаться в шрам. Его лицо трудно рассмотреть под грязноватым капюшоном некогда дорогой спортивной куртки, но ему, наверное, не больше пятидесяти. Говорят, бомжи не живут долго. Ну и, конечно, портрет был бы не полон без специфического аромата застарелой мочи, немытого тела, фекалий и помойки.

Когда я зашла в магазин, продавщица с извиняющимся видом протирала стойку хлоркой, «ну вот, заходил», кивнув в сторону застывшего, как кататоник, под дождем бомжа. «Почему вы его пускаете?» – возмутилась я. У меня в этот магазинчик часто заходит сын за мороженым и то, что ему могут дать на сдачу мелочь из кармана бомжа, мне не нравилось.

Продавщица недоуменно остановила свои ритмичные движения тряпкой по столу. «Он же поесть хотел».

И действительно, почему-то я никогда не задумывалась о том, что бомжи тоже иногда хотят что-то съесть, и необязательно это что-то должно быть из помойки.

Решение созрело сразу. Я прикупила пару кусков какой-то буженины, нарезанную булку хлеба и пакет сока. Все это, положив в пакет, при выходе сунула ему в руки, стараясь не смотреть в глаза и вообще держаться подальше. Он что-то там проскрипел типа «Бог отблагодарит» или что-то в подобном духе. Больше я его не видела. Вот теперь думаю: то ли я его отравила, то ли он, побираясь на водку, решил больше не стоять там, где стали подавать продуктами.

Покупаю небольшую коробку конфет с подругой в киоске. Коробка долго лежала на витрине. Я придирчиво верчу ее в руках и немного сварливо высказываю продавцу:

– Наверное, они от солнца растаяли!

Из киоска высовывается длинный нос кавказца. Он сопит, вздыхает, и, глядя на перманентно хмурое небо Калининграда, позабывшее, что такое солнце, наверное, еще в прошлом столетии, грустно произносит:

– Дээвушка… гдэ вы тут солнцэ видели, э?

Несокрушимый аргумент…

Читать дальше