Роман и Новелла Завязкины - Живой камень. /СНЫ/

«О кей, дамы!»

Стырить у них двухкассетник – и дело с концом. Воровать нельзя? У кидал можно!

Делаем просто. У нас два месяца. Ждём две недели. После вечернего представления Саня идёт за фокусницами следом. На вахте вешает наш ключ, их – аккуратненько снимает. Возвращается через главный вход, отдаёт мне. Я тырю «маг», прячу у курочек. Выхожу через служебный, ключ вешаю на место.

Через две недели был кипиш. Мы ходили с каменными мордами. «Свои взяли…». Ясно, что свои. А кто? Триста рыл болтается по коридорам!

Легализация прошла ещё легче. На тамошнем Броде познакомились с фарцой, поменяли блядский «Филипс» на «Грюндик», «нашим» сказали, что купили маг на барахолке. Гуд бай, Забайкальск, здравствуй Зауральск! Дорабатываем и домой.

Надежды оправдались. Под Битлов птичий помёт выгребался с редким кайфом. Только дерьма всё равно хватило!

Как-то по утряне, выгуляв собачек, подельница вдруг залилась слезами и поведала, что беременна. Я звякнул матери, Санька улетела на родину делать аборт. Через пару дней Мазер отзвонилась: «Саша на большом сроке, делать передумала, ушла». Так вот почему кулинар так лихо размахивал своим ножиком! Мне-то Сашка пела, что они только целовались. Ни фига себе поцелуи!

А ещё через пару дней пришла Санькина телеграмма: «Вышли мои вещи багажом». Я сделал то, что меня просили, вспомнил страдания возлюбленной по поводу убитого в зверинце маникюрчика и успокоился.

Но родить она не успела. Счастливый супруг через месяц семейной жизни Саньку зарезал. И что Дылды из нашего отряда больше нет, я узнал только через два года. Да-а-а, не знал я тогда, хотя… После Сашкиного отъезда сплошь лажа пошла. И с рисунками не могло получиться иначе. Фатум, он и есть фатум.

Оставил глянуть местной художнице /она в цирковой гостинице жила/, бац! Статья в «Советской Ангаре», «Халтура под эгидой Госцирка», с моим рисунком. А штука в том, что я запечатлел Хозяйку и Кару в образе двухголовой драконихи с отрубленными головами и себя в роли грозного рыцаря с окровавленным мечом. И художница, которая хотела подгадить Карабасихе за какую-то кухонную фигню, угробила меня. Вышибли по тридцать третьей!

Но «нашим» показалось этого мало. И явились в бокс, где я в последний раз кормил зверушек, опять трое: несмешной клоун Сёма с ассистентами Мишей и Кешей.

Ах, как нехорошо получается! Вчера пили за мой газетный дебют, я выкатил последний пятифон на пузырь «коленвала», а сегодня мои кореша хотят меня побить. И что, получать по кумполу поскольку, я не Юрий Власов, а хилый хиппарь?

Дудки!

Сёма оказался в травмпункте, я в СИЗО. За применение бутылки из-под шампанского могли дать пять лет. Статья в военном билете отправила на принудку, жрать колёса.

Вот лес, лиловая штриховка веток.

Вот озеро, холодная вода.

Вот небо, серое всегда,

Вот я, весёлый иногда!

Красненькая – аминазин, жёлтенькая – амитриптиллин, синенькая – стилазин. Мне по одной /ваяю санбюллетени/, прочим – горстями.

Дед с моего этапа крякнул в три месяца. Вынесли на мороз «до приезда родственников». Угу, сейчас примчатся! Бабка, которую он зарезал по пьянке, и дочь которая, на него естественно положила.

Мертвеца нарисовал. Палата прибалдела: «Пассажир, как живой и не смердит!» Санитары ему гангрену подогнали. Укутками. Длинными-длинными, грязными-грязными, зато какими «прррочными»!

Наконец бархатные стены курилки /минус тридцать плюс наше дыхание/ стали дощатыми и «модель» закопали. Мне дали свободный выход, я прошёл по Соринску без конвоя, купил гуашь.

Пара месяцев и… задастые, как мокрицы санитарки, кривые от казённого спирта врачи остались в прошлом.

Ощущение свободы длилось, пока стучали колёса поезда Пекин – Москва. Приехал, узнал, почему мать перестала писать в Соринск. «Валентина Ивановна стала раздеваться прямо на приёме…»

Взял у медсестрёнки ключ и потопал. По пути осознал: «никуда не уезжал, не приезжал, а как родился в этом танковом дурдоме, так тут и пребываю».

Дома врубаю Кридднсов на полную, самый близкий голос на свете не взрывается воплем «Выключи-и-и!». Мать далеко.

Мотаюсь на свидания, пичкаю её фруктами, противоречу лечению как могу. Полгода и…

Сердобольный мужичок, взяв с меня пару червонцев, выкатывает самую любимую и красивую на июльскую жару в парадном кримпленовом костюме со значком мединститута на лацкане.