Евгения Монастырская - Кротовые норы. Рассказы

Наступила весна. Надя была права, она не заметила этой зимы. Скоро они вернутся в Москву.

Саша проснулась ранним апрельским утром. Что-то тревожное, тоскливое шевельнулось внутри. Посмотрела на спящую рядом девушку, с благодарностью, с нежностью. С болью: они обречены. Вспоминая ночные ласки, подумала – сколько? Сколько времени пройдет, когда вечером вместо бурного секса, они будут целовать друг друга в щеки и, отворачиваясь, спокойно засыпать. Как это будет? Какими они будут тогда? Она не хочет дожидаться, не желает видеть.

«Позволь мне покинуть тебя, не позволь мне тебя разлюбить» – прошептала слова из песни.

Тихо оделась, вышла из квартиры.

Брела по безлюдному пляжу, по кромке берега, следы от ее ботинок мягко слизывали волны. Наклонилась, подобрала пару ракушек.

Перечитала вчерашнюю sms Маши. «Я жду твоего возвращения. Живи в моей квартире. Я сделаю дубликат ключей и отдам их тебе навсегда».

Ничего не бывает навсегда, девочка.

Больше не вернуться к твоим глазам. Не вернуться в те дни и ночи, когда мир улыбался нам, был тих, нежен и ласков.

Нельзя войти в одну и ту же реку дважды.

Какое-то время она останется с Надей, с этим волшебным эльфом, умеющим превращать мечты в явь. А потом сорвется, почуяв приближение конца.

Она вдохнула дурманящий морской воздух. Над головой пронзительно крикнула чайка.

«Мне остаются кротовые норы» – и усмехнулась.

Тихо, неспешно уходила с берега моря, поднималась в город по старым каменным ступеням. Она найдет интернет кафе, зайдет на сайт, прочтет новые послания, внимательно всмотрится в лица…

За спиной о чем-то нежно шепталось море.

Кротовые норы – это тоннели в пространстве, через которые можно попасть в другие Вселенные…

2010

«Я делаю свое дело, а ты делаешь свое дело. Я живу в этом мире не для того, чтобы оправдывать твои ожидания,

ты живешь не для того, чтобы оправдывать – мои.

Ты – это ты. А я – это я.

И если нам случится найти друг друга – это прекрасно.

Если нет, – этому нельзя помочь».

Фридрих Перлз

основоположник гештальт терапии

Возвращаюсь, маниакально возвращаюсь к тому дню – знойному, потному, душному – перечеркнувшему нашу историю так безжалостно, бестактно, грубо.

Фотограф поставил Надю и отца ее ребенка, с крохотным живым кульком на руках, перед входом в роддом.

– А теперь целуйтесь, – и нацелил камеру.

Они застыли как на плохой рекламной картинке – в слащаво-вычурных позах и, вытянув губы трубочкой, зависли в миллиметре друг от друга.

– Нет, целуйтесь в контакте, – фотограф настаивал.

– Лучше не надо, – Надя шарахнулась, досадливо скривилась, но все-таки сотворила мимолетный поцелуй.

Фотограф остался недоволен. Откуда знать ему было, наивному, что из роддома вышли отец-гей и мать-лесбиянка.

В малогабаритку ввалились большой компанией родственников и друзей. Наступали друг другу на ноги, возбужденно ходили взад-вперед, обмахивались платками. На кухне обмывали шампанским новорожденного, пихали куски в рот, вставали в очередь потискать младенца.

По комнате вальяжно курсирует новоиспеченный отец – Миша. Довольный, полноватый, огромный. Потеет, розовеет упитанными щеками, улыбается, и улыбка его похожа на растаявшее кремовое пирожное – липкое, приторное. Невыносимо хочется поставить ее в холодильник – заморозить. Заслышав кряканье младенца, несется в детскую, игриво приплясывая, щелкая толстыми пальцами. И повторяет:

– О! Опять заверещал!

Чудовищно ревную к нему. Он допущен, принят в семейный клан, я – мимо. Он ответственный, заботливый, большой, объемный, внушающий доверие, ощущение надежности, постоянства…

Семье нужен – он. Не я – потерявшаяся в жизни, не знающая, чего хочу, без денег, работы, машины и стойких железобетонных планов.

Надя вынимает из бюстгальтера белую грудь, неловко предлагает малышу розовый сосок. Пальцы ее чуть дрожат.

– Выйдите из комнаты, – говорит Надина мать, глядит с укором, оттопырив нижнюю губу, – не надо смотреть, как она кормит.

Осторожно опускаюсь в кресло в соседней комнате, глупо улыбаюсь. Тело стало чужим, не знаю, куда деть его, спрятать от этих людей, так неожиданно, внезапно, странно пересекшихся с моей жизнью. Беру персик, неприязненно мну его в пальцах, бормочу:

– Почему не смотреть?..

Отзывается Надин отец. Он взволнован, глаза сияют, он много, часто говорит сегодня, заикается от волнения и крутит седовласой головой. Его белая рубашка расстегнута на потной волосатой груди – похож на симпатичного стареющего мачо. На счастливого мачо, обретшего, наконец, внука.