Леонид Сергеев - Радость величиной в небо (сборник)

Как все выдающиеся люди, директор, кроме широты взглядов, обладал широкими жестами. Он размашисто прошелся по турбазе и выделил нам огромную шестиместную палатку с настилом и столом, на котором стояло зеркало, утюг и графин. Приятельница сразу повеселела и лихорадочно принялась наводить марафет.

Остаток дня мы провели в кафе напротив турбазы. Туда, в кафе, пришло страшное известие о том, что с перевала сползли грузовик и рейсовый автобус из Нового Света, на который мы не достали билеты. Будто бы автобус перевернулся и загорелся, и только одна женщина успела выбросить ребенка в окно. Но потом появилась новая версия – автобус на самом только сполз в низину и никто не пострадал.

Утром мы пришли в кабинет директора за паспортами, но ни его, ни кассира не было.

– Еще не пришли, – сказала уборщица. – Проходите, не стесняйтесь. Садитесь в кресла, ждите.

Я сел за стол директора, начал чертить на бумаге загогулины, приятельница пристроилась на подоконнике около аккордеона. Внезапно в помещение ворвалась разъяренная толпа туристов.

– Сидите, бездельничаете, а в путевках написано: «походы, танцы, игры!». Где все это! Мы напишем куда следует!

Я смекнул, что нас приняли за работников турбазы и, черт меня дернул подыграть.

– Тише товарищи! Вот товарищ Сидорова, наш массовик-затейник, – я показал на приятельницу, – она вам сейчас сыграет на аккордеоне, – я чуть не добавил: «За пять рублей», но вовремя спохватился – нас запросто могли отлупить.

– Сделайте одолжение! – прищурившись, ледяным голосом произнес мужчина в плетеной шляпе. – Привыкли здесь ничего не делать, неизвестно за что деньги получать!

– Вас бы к нам, в Москву! – зло сказала женщина в сарафане.

– Куда им! Там ведь работать надо! – стиснув зубы, проговорила девица, стоявшая впереди всех. Она была особенно агрессивно настроена, прямо сжимала кулаки.

От расправы нас спасло появление директора; он сразу все схватил на лету и подмигнул нам:

– Вы создали отличное впечатление.

Но и когда мы получили паспорта и направились к выходу, туристы все не верили, что мы такие же, как они, даже несчастнее, поскольку не имели постоянного приюта; вслед нам неслись проклятия – только что камни не летели. Но приятельница неожиданно оценила мою смешную выходку.

– Ты классно шутишь, – сказала. – Я люблю острые ощущения.

Мы отбыли из Феодосии днем и до вечера пересекли весь степной Крым, и въехали в среднюю полосу; за окном на смену зеленым деревьям появились желтые. Всего за несколько часов мы очутились в новой среде.

– Умора! Недавно купались, жарились на пляже и уже все далеко, – с грустью сказала приятельница, и вдруг ни с того ни с сего чмокнула меня в щеку.

Я до конца не понял ее порыв. Наверно, она давала понять, что война между нами окончена и ей не нужна моя капитуляция, она готова заключить договор о мире и дружбе, но, конечно, без всякой любви.

Тягуче-ленивая болтовня, осторожные взвешенные подходы, всякие созерцания, мыльная музыка и связанные с ней кисейные ощущения – все это было не для него. Стихийный человек, переполненный делами и планами, он направо-налево разбрасывал категоричные суждения и любил джаз – зажигательный джаз как нельзя лучше соответствовал его характеру. Никто из однокурсников толком не знал, он действительно музыкант и играет на трубе, или это только ему снится, но о джазе он говорил постоянно и с утра до вечера насвистывал разные композиции, при этом раскачивал головой и отщелкивал пальцами ритмический рисунок. Частенько забывался – гундосил и на лекциях, а войдя в раж, так стучал каблуками, что на него смотрели как на полоумного. И что доподлинно было известно – соседей по дому он изводил своими пластинками.

Среди студентов МИФИ Борис отличался независимостью: никому не позволял не только определять его жизнь, но даже давать советы и никогда не следовал не только за толпой, но и за небольшой группой людей, если, разумеется, они не были джазменами.

– Всякая зависимость унизительна, – говорил он. – И всякие сборища – мрачноватая традиция. От неполноценности. Для тех, кто не может самостоятельно шевелить мозгами. А я сам по себе. Я расширил границы свободы и пробьюсь в одиночку. Вот только бы ветер удачи подгонял в спину!

Он был полон энергии – от него прямо било жаром – с приятелями разговаривал запальчиво, по-мальчишески задорно. Особенно горячился, когда улавливал ветер удачи – тогда то и дело нервно поправлял очки, смахивал капли пота с переносицы.