Михаил Остроухов - Посёлок (барамберус рокакану)

– Какую глупость?

– Пашка Сазонов брякнул, что я бабка богатая, а ты об этом больше всех звонишь?

– Так это правда!

– Брехло. Какая я богатая, так… концы с концами свожу.

– Ладно, подруга, не будем ссориться.

– Зачем пришла-то?

– Я с сыном твоим хотела поговорить.

Верка брови нахмурила: стоит на пороге: руки в бока уперла: такую не обойдешь, тогда я предплечье, на котором повязка ДНД вперед выставила. У бабы Веры сразу глаза забегали, на Чувилку покосилась, еще сильней нахмурилась, но пропустила нас.

Мы с Чувилкой прямо к Жорику. В комнате кровать, стол, на столе клетка, в ней белка живет, баба Вера рассказывала, что Ленка её из леса принесла. Баба Вера уверяет, что белка, по ночам из клетки выбирается: крупу и семечки ворует, которую Верка про запас хранит. Всю ночь баба Вера белку караулит, да под утро заснет – не уследит.

Давно бы баба Вера от белки избавилась, да Жорик не даёт. Телепень, а тут уперся, говорит:

– Мне белка как память о Ленке дорога.

Когда мы зашли, Жорик на кровати лежал, руки под головой – глаза в потолок. Короче: полная отрешенность! Другими словами, состояние: ни жив ни мертв.

– Как дела, Жорик? – спрашиваю.

Жорик на меня удивленно смотрит.

– Ну, Жора, как живёшь? – я снова его спрашиваю.

– Ничего, – мычит.

– Расскажи нам про Ленку.

– Зачем?

Я ему руку с повязкой, где белым по красному написано ДНД показываю.

Он долго на нее смотрел, но потом говорит:

– Она фантастическая девушка!

– Ты нам факты давай, – я глаза сузила.

– У нее голос хороший!

– Это я знаю.

– Еще она стихи сочиняла: «Та-та-та-та-та-та посёлок, та-та-та-та-та-та весёлый».

– Так что же произошло?

Жорик плечами пожал.

– Вспомни, что было в тот вечер, когда она пропала.

– Как обычно собралась и ушла.

– Куда?

– Гулять.

– Знаю, баба Вера рассказывала, каждый вечер вокруг дома ходит-ходит.

– Ну, да.

– А ты почему с ней не гулял?

Жорик промолчал.

– Хорошо, дальше рассказывай.

– Что рассказывать? Всегда возвращалась, а в это день не вернулась.

Жорик вздохнул и голову подушкой накрыл.

– Жорик, ― я его за плечо тереблю, ― что ты можешь еще сообщить следствию?

Но тот молчит, как партизан.

Вышли мы с Чувилкой.

– Что ж, ― я вздыхаю, ― ничего нового мы не узнали, но отсутствие результата – тоже результат. Надо за Веркиным домом следить. Давай засаду устроим.

Вечером идем мы с Чувилкой. Темно, хоть глаза выколи. Вдруг навстречу нам человек сто, судя по тому, как снег скрипит. И хоть бы кто слово сказал. Все ближе, ближе. Если б не Евдокия Ивановна, я б, наверно, через забор сиганула. Чувилка удержала. Стою, как вкопанная. Всё, думаю, приплыли. Но эти мимо прошли, ни кашлянут, ни сморкнуться, только дыхание слышно, мужики бы шли – слов не жалели, у нас на посёлке балаболов пруд пруди, а уж о бабах говорить нечего, все балаболки. Кто это был, ума не приложу? Так: темная сила какая-то!

Подошли мы к дому Верки. Спрятались за сараем. Чувилка пританцовывает.

– Зябко, ― я тоже поежилась, ― Чувилка, ты довольна, как жизнь прожила?

– Я еще помирать не собираюсь.

– Я так спрашиваю, для разговора.

– Довольна.

– И я довольна: главное, при нас с тобой порядок был.

– Поживем еще!

– Тихо, ― я чьи-то шаги услышала.

В темноту вглядываюсь:

– Ох, пронеси Матушка

– Земля Родительница, ― шепчу, ―

В жару и холод спасительница,

Сделай детями —

Малыми зверями,

Укрой в норку —

Да насыпь горку.

Вдруг слышу скрип: фу, от сердца отлегло – это же Михей: его култышка выдала. В двух шагах от нас остановился. Минута прошла, другая: скрип удаляться стал. Что ж это получается? Под окном у бабы Веры постоял и дальше пошел? Хотя ничего удивительного в этом нет. Дед Михей давно о Верке вздыхает.

Как-то в клубе гляжу: он за кулисой стоит.

– Михей, ― говорю ему, ― от кого прячешься?

Он молчит.

– Ей, Михей, оглох что ли?

Опять ни звука.

Тогда я взяла и ему на ногу наступила, он зачертыхался: култышкой застучал. Баба Вера мимо проходила: чуть со смеху не покатилась. Дед Михей покраснел как помидор и на меня как на врага смотрит. Тут до меня дошло: он за Веркой подглядывал. Вот оно что! Михей: жертва безумной страсти. С одной ногой, а вперёд молодых бежит. Ну, а мне-то чего? Дело хорошее: любовь. Только, как посмотришь на Михея: смех берёт: Ромео одноногий.

Значит, стоим мы с Чувилкой за сараем, время идёт. Мороз-лиходей нас приметил. Старец синеногий: тыща лет ему от роду, костяшки – лёд. Сперва мне за платок пальцы трясущиеся сунул: бородой-колючкой по щеке провёл. Потом и до Евдокии Ивановны добрался: под мышками стал щекотать. Мы от него в сторону, а он за нами: пришлось из-за сарая выйти.