После, как бы ни спешил в школу, лучше было дождаться, чтобы утюг нагрелся как следует. Едва тёплый, он так «свезёт» поверхность шёлка, что складки потом до вечера не разгладишь. И последний секрет – начинать гладить нужно с кончика галстука, чтобы если вдруг оплавится, то не весь сразу. Но, впрочем, если влажность тряпицы и температура утюга рассчитаны правильно (а за три долгих пионерских года мы научились это делать) – то вся ежеутренняя процедура занимает всего полминуты. Р-раз! – шипя и паруя, утюг скользнул по мокрому шёлку. И разглажена алая полоса с каплями чернил, черники из похода, солидола от велосипедной втулки и невесть ещё чего. Два! – и ещё одна разглаженная полоска прибавлена. Тр-ри! – и разглажен весь шёлковый клин. Он от чересчур минерализованной воды будто накрахмален. Он горяч. И когда небрежно и привычно завязываешь его на себе – галстук слегка жжёт шею и покалывает её новыми «накрахмаленными» складками.
С Днём пионерии! Как бы то ни было – это наше детство!
2006, 19 мая
На просёлочной дороге в Копалухе валяется счётная палочка. Пластмассовая, розовая. И – лёгкая рябь памяти, её исчезающие эфиры, о моих счётных палочках.
Нужно было вырезать их из вербы. Десять по десять. Каждый десяток требовалось обмотать резинкой.
А запах пластмассы, нежный палевый цвет палочек – это уже чуть позже, от школьных принадлежностей сестры Нины.
Или у нас тоже были пластмассовые – а на вербные перешли, когда дошли до сотни и когда пластмассовые в магазине уже закончились?
2000, 23 июня
Однажды мы стали изучать в школе немецкий язык.
«Однажды» – точнее не скажешь. Ибо для нас, сельских пятиклассников, это событие случилось неожиданно, не с начала учебного года, как тому положено.
«Распределённая» инязовская выпускница в деревню ехать не захотела. Преподавание немецкого отменили.
Пришла зима. Задули метели, возводя из сугробов беспорядочные линии обороны. Разворошенные скотниками копны соломы вовсю пылили мякиной, и на снег легли полосы – уж не контрольно-следовые ли? Надежда на знакомство с языком братьев Гримм, Щелкунчика и гитлеровских солдат, с которыми воевал мой дед, полностью растаяла. Какой же учитель поедет в школу, полускрытую сугробами в соломенной трухе?
С другом Сергеем мы попытались заняться самообразованием. Взяли новехонькие учебники «Deutsch», раскрыли на первой странице, знакомящей с немецким алфавитом. В строчку, как первоклассники, начали выписывать начальную букву: «А».
Пыл охладил Серёжкин отец. Он – суровей школьного директора! – заглянул в тетрадь и спросил:
– Почему неаккуратно? Опять – лишь бы с уроками разделаться? Почему буква «А» такая кривая?
Сергей опрометчиво захохотал:
– Ничего ты не понимаешь! Неграмотный! Это же не русская «А»! Не-мец-ка-я!
За что тут же схлопотал подзатыльник. Конечно, не за сходство германской готики с кириллицей! За неуместный смех и непочтение.
Дальше первой буквы наше самообразование не подвинулось. Учебник был построен так, что без наставников не обойтись.
И вот однажды… Долгожданным «однажды» директор привёл в наш класс Нину. Она была старше нас всего на четыре года. Окончив восьмилетку, стала работать в библиотеке. А теперь…
– Теперь, – сказал директор, гипнотизируя нас из-под очков, – Нина Александровна будет учить вас немецкому языку. А назовете Нинкой – считайте, что лично меня Вовкой обозвали. Понятно?
И стала Нина Александровна знакомить нас с языком братьев Гримм, Щелкунчика и гитлеровских солдат, с которыми воевал дед.
Её методика преподавания была незатейлива, как мякинные узоры на скатах сугробов. Предупредив, что немецкой орфографии она не помнит, Нина Александровна предложила:
– Будем учить слова. А записывать их – русскими буквами. Приедет настоящая учительница, – научит вас писать, как в ГДР пишут. А пока хоть слова позапоминаем. Что время зря транжирить?
Мы подписали трехкопеечные тетради – «Словарь немецкого языка» – и, ловя на слух незнакомые слова, стали выводить их родной кириллицей. А рядом той же кириллицей помечали перевод.
Перевод слов, скорее – толкование их было у Нины Александровны весьма примечательным.
– Die Mutter, – медленно произносила Нина, ждала, пока мы выведем это слово, а потом, не задумываясь, поясняла: – Это по-нашему «мамка». Дальше… Der Sсhtul. По-русски будет «стулка» или «табуретка».
Читать дальше