Алексей Скульский - Интеллигентные люди. Сборник рассказов

Когда умерла моя тетка в Санкт-Петербурге, мы со старшим братом поехали ее хоронить. Опускаю все подробности подготовки похорон в незнакомом городе. Скажу лишь, что заключительная стадия – кремация, должна была проходить в полдень в малом траурном зале Питерского крематория. На это скорбное мероприятие должны были придти несколько человек: соседи, бывшие сослуживцы и старые друзья. Все они действительно собрались в фойе перед входом в траурный зал. Из-за его дверей вышла неопределенного возраста женщина в строгом черном английского покроя костюме и попросила меня зайти в зал. Я зашел. Она спросила меня приятным грудным голосом, будем ли мы сами вести «Прощание» или нам нужна ее помощь. Я выбрал помощь, во-первых, потому что и брат, и я устали, а во-вторых, из любопытства – первый раз в крематории. Затем она достала небольшой блокнот и стала задавать мне вопросы.

– Имя и отчество умершей?

– Ида Менделевна.

– Год рождения?

– 1912.

– Была замужем?

– Да, 60 лет жила с одним человеком.

– Воевала?

– Нет. Работала в тылу.

– Кто по профессии?

– Техник-технолог.

– Родные есть?

– Да, мы, племянники.

– И последнее. Сколько минут я должна говорить?

– У нас очень мало времени. Если можно, уложитесь в 3,5 минуты, – пошутил я.

– Хорошо.

Затем все собравшиеся были немедленно приглашены в зал, в центре которого стоял гроб с телом. Мы встали вокруг. Дама немного задумалась, и, никуда не подглядывая, начала речь. Я посмотрел на часы. Было 12 часов 2 минуты.

«Сегодня завершается земной путь скромного, но в высшей степени достойного человека, Иды Менделевны. Она пришла в этот мир в трудное для этой страны время. Да и было ли в этой стране другое время?». Она сделала паузу и внимательно оглядела всех присутствующих. Три седых русских старушки и два пожилых еврея с грустными глазами молча кивали, как бы соглашаясь. Она продолжила, добавляя постепенно своему голосу силы, а тембру – густоты.

«За свою долгую и непростую жизнь ей пришлось увидеть и пережить многое: и Гражданскую войну, и НЭП, и годы первых пятилеток. Она знала, что такое страх в тридцать седьмом. Ее не обошла горем и потерями Отечественная война, унесшая жизни ее родных и близких». На этих словах две соседки и одна бывшая сослуживица тихо заплакали, видимо, припомнив своих родных и близких, погибших во время войны. Мужчины еще держались. Голос дамы обрел металлические нотки, был громким и проникновенным одновременно.

«Ей пришлось трудно и в послевоенные годы, когда страна боролась с космополитизмом. Наверное, не раз задавала она себе вопрос: оставаться или уезжать? И всегда выбирала эту страну. И через все испытания и невзгоды она прошла, сохранив свою честь и достоинство».

Проняло и мужчин. Было видно, что они-то точно не раз спрашивали себя, ехать или не ехать, и до сих пор не знают верного ответа на этот вопрос. А после упоминания про достоинство, у одного из них на глазах появились слезы.

«Она не была крупным чиновником или функционером. Скромный техник-технолог, она делала свое дело честно и снискала за это уважение коллег. Ее любили друзья, потому что ее нельзя было не любить. Сколько раз она бескорыстно помогала тем, кто в этом особенно нуждался!?».

Тут она посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

«Ее любили племянники, самые близкие ей люди. Она ценила их участие в ее жизни и сама старалась сделать для них все, что могла. Но, увы. Даже лучших из нас смерть не обходит стороной». У меня в горле к этому времени был ком. Жалко стало тетку. Правда ведь была добрым и хорошим человеком.

«Она покидает этот мир в трудное для страны время. Так давайте будем крепиться, давайте стойко перенесем эту потерю, потому, что, уйдя от нас, Ида Менделевна сохранится в нашей памяти и в наших сердцах навсегда». От этой классической закольцовки сюжета и «трудного для страны времени» я пришел в себя. Посмотрел на часы. Было 12 часов, пять минут, тридцать секунд. Она говорила ровно три с половиной минуты…

Потом, когда все закончилось, я подошел к этой женщине, поблагодарил. Но не удержался и высказал слова восхищения и текстом и, особенно, точностью затраченного на речь времени. Она только улыбнулась в ответ.

«Скажите, а если бы я попросил Вас говорить десять минут?», – продолжал интересоваться я.

«Я бы говорила десять минут», – ответила она спокойно. Я ей безоговорочно поверил.

«А двадцать?», – вдруг неожиданно для самого себя спросил я.