Вероника Жданова - Время прощает нам всё…

И все мы, возвращаясь поздно, от автобусной остановки чувствовали ее взгляд из темноты, слышали ее голос, зовущий нас домой, казалось вместе с голосом доносится запах ночных цветов и домашнего тепла. И вот наступил Первомай, мама на балконе, в окружении примул и нарциссов, поджидает нас домой с демонстрации. Удивительно теплый выдался в тот год Первомай. Соседи тоже «распаковали» свой балкон. « Наф-наф» в новом бархатном халате появилась на балконе под звуки бравурного марша «освежить знакомство» с мамой. Она была музыкантшей, вернее «тапером», и все лето из окон их квартиры неслись звуки классической музыки. В руке она держала рюмочку ликера, и была настроена благодушно, поджидая мужа с демонстрации. Взгляды обеих женщин были прикованы к дороге. Движение редких автобусов было все еще перекрыто и люди возвращались домой пешком. С букетами бумажных цветов и шарами, возбужденно-радостные, они, казалось, продолжали демонстрацию, только в обратном направлении. Не было только транспарантов и портретов. Почти все были «подшофэ». «Фи!» – брезгливо оттопырив мизинчик, удерживая рюмку двумя жирненькими пальцами, морщилась Наф-наф. «Ну что за удовольствие вот так, на ходу, из горла пить на демонстрации? Вот я, например, накрыла стол, и мы с Петей сядем за белую скатерть… Мой Петя никогда не напивается до «положения риз», как некоторые! Все интеллигентно, все в меру! Мы люди культурные!» Она многозначительно покосилась на маму. Пьяные выходки отчима были известны всем соседям. Ничего не ответив, мама снова перевела взгляд на дорогу. Поток людей, спускающихся по дороге с сопки, значительно поредел, а через полчаса иссяк окончательно. Собравшись уходить с балкона, соседка кинула последний взгляд на дорогу. « Ой!» – хихикнула она, указывая рюмкой на горизонт. На самом верху дороги, там, где она сливалась с небом, появилось огромное бело-розовое пятно. Затем оно превратилось в облако бумажных цветов. Потом стало видно заплетающиеся ноги пьяного человека, несущего это великолепие из гофрированной бумаги. По мере приближения вырисовывались детали. Самого человека не было видно за обилием диковинных цветов, но тонкие подгибающиеся и спотыкающиеся ножки, выписывающие круги и приседающие на спуске жили отдельной жизнью. « Хииииии!» – давилась от смеха Наф-наф. « И придет же кому-то домой такой подарок! Тааакой букет! Это ж надо! Целое дерево украсили цветами, как ветку! Хииииии!» А тем временем бело-розовое облако спустилось вниз, миновало автобусную остановку, поднялось на пригорок и стало приближаться к нашему дому. « Брюки! Новые брюки!» – вдруг завопила Наф-наф и мы, ничего не понимая, перегнулись через перила разглядывая брюки «облака». Горчичного цвета «кримпленовые» брюки были заляпаны бордовыми разводами, вероятно от «Гымзы». Из цветов странным контрастом высвечивала знакомая лысина соседа. « Петя!!!!Как ты мог! Ты же интеллигент! С образованием!» – ахнула соседка и уронила рюмку. « Да пошла ты….!!!» – заорал в ответ пьяный Петя, пытаясь бросить в нее первомайским деревом. « Как ты мне…… со своей музыкой и жирной жопой!» Звуки бравурных маршей по прежнему неслись из соседской квартиры теперь уж вперемешку с бурным скандалом. Отчим домой в этот день не вернулся, сразу после праздника их лодку отправили в поход. А сосед с тех пор стал выпивать.

Беременность давалась Елене тяжело. Июнь выдался жарким, с частыми грозами. Душными ночами она не могла уснуть, поджидая мужа с дежурств. Мучаясь ревностью, она представляла себе смешливую медсестру Лилию, которая даже в белом халатике умудрялась выглядеть изысканно. Вот и сейчас, сидя перед распахнутым в сад окном, она слушала раннего соловья и куксилась. Слезы капали на огромный живот, ломило спину, ныли отекшие ноги. И вообще она была страшно одинока и несчастна. Тихонько всхлипнув, она пошарила босой ногой в поисках тапка, не найдя, с трудом встала и проковыляла босиком по комнате. Ходики мерно отстукивали, двигая стрелки к четырем. Семен задерживался. Елена последние недели не работала, и муж забрал ее пациентов и часы приема, чтобы не терять место на время родов и первых месяцев после них. Медсестра вызвалась помогать. Сегодня они оба выехали на вызов к пограничной заставе. Перед глазами снова всплыло лицо Лилии с тонкими бровями, как у Орловой. Красивая. Елена сделала круг по комнате, потирая поясницу. Вдалеке громыхнул гром. Еще раз. Еще. Соловей примолк. Вдруг завыли собаки. Гром рокотал как-то ритмично, то приближаясь, то удаляясь. Заныли в небе самолеты. Тревога. Учебные вылеты с нашей, и, провокационные, с той стороны, не давали спать никому уже с месяц. Грянул взрыв. Дрогнули стены. Это определенно была не гроза. Учения. Накинув шаль, она выглянула в окно. У соседей зажглось и погасло окошко. Сад примолк. Хлопнула дверь на хозяйской половине. И снова все стихло. Щелкнул соловей, пытаясь продолжить петь. Послышались быстрые шаги, распахнулась дверь, и пропахший больницей Семен шагнул в комнату. « Это война!» – выдохнул он. « Надо уходить! Сейчас!» Она растерянно отпрянула и вдруг села на постель. Хозяйские двери вдруг захлопали, что-то звонко ударило в пол. Какой-то лязгающий гул вдруг заполнил округу. « Ну, давай же, давай! Лилька отдала лошадь! Они уже на заставе!» Гул нарастал. Посыпались щелчки выстрелов, как будто кто-то налил холодной воды на плитку. « Не успеем!» – почему то прошептал он и, рванув занавеску, выскочил в окно. Сотни, тысячи мгновений пролетели над ней, но она так и стояла, не говоря ни слова, некрасиво скосолапив ноги, сжимая худенькими пальцами шаль на большом животе. Семен, белея манжетами в предрассветной серости, протягивал к ней руки, помогая перебраться через низкий подоконник. А по улице шли танки, сминая заборы и палисадники, снося углы домов на поворотах. « Сём, а я тапки забыла!» -прошептала она. « Шшшш… я сейчас…» – почему-то тоже прошептал он в лязгающем грохоте. Заросли запущенного сада надежно скрывали их, но почему-то казалось, что стук сердца слышен на всю округу. Чуть пригнувшись, он пробрался к старой черешне. В распахнутом окне, как от сквозняка вспузырилась занавеска. Какая-то тень с воплем метнулась от дома к сараю, вдруг вздыбилась и рухнула стена, накренилась крыша. Хрустя стеклами и урча, танк прошел дом насквозь. « Молчи!» – метнулся Семен к застывшей жене с разинутым в немом крике ртом. Он придавил ее к земле, закрывая лицо ладонью. Мир сузился до крохотного клочка земли перед глазами. Страх накрыл теперь обоих, как липкий туман. Безжалостно светало. У разрушенного дома кто-то лежал, вдавленный танком в ухоженную клумбу. Болталось белье на оборванной веревке. Вдалеке слышались выстрелы. « Уходим!» – торопил муж, но страшное безразличие вдруг охватило ее. Все казалось затянувшимся кошмаром, и нужно было просто проснуться. Всего этого просто не могло быть наяву. Живот вдруг дернулся. Младенец повернулся, уперся и замолотил чем-то там мягко-мягко, как бы призывая подняться. За садом на бурачном поле никого не было, но она бежала, задыхаясь и ей все казалось, что опушка леса никогда не приблизится. Пройдя просеку, натолкнулись на таких же беженцев с соседней деревни. « Ах, бедная ты, бедная!» – сочувственно сказала старуха, глядя на кудрявую головку Елены. Семён вспыхнул было, но промолчал. Надо было беречь силы. « Домой! Скорее домой!» – думала Елена, теребя бахрому шали. До дома были еще десятки километров. Шли долго. Выпрашивали вареную картошку на хуторах. Ночевали в лесу. В деревнях везде стояли немцы. Дороги были пустынны. Кто хотел убежать – уже давно убежали. Медленно шли только они. И молчали, каждый думая о своем. Тонкая сорочка изорвалась. Живот прикрывала старая юбка, подобранная в одном из брошенных домов. На плечах все та же шаль. Обуви не было. Елена шла босиком, не обращая внимания на израненные ступни. Она вдруг погрузилась в необыкновенное спокойствие, недоступная в своем внутреннем ожидании для внешнего мира. Даже Семен, казалось, существовал для нее теперь в другой плоскости. Она несла бремя будущей жизни, сосредоточившись на ее сохранности. Дорога к дому все не кончалась. Шли мимо разоренных хуторов и оглохших от горя деревень. Собирая на полянке спелую землянику, она вдруг увидела вырванную с мясом пуговицу, а чуть дальше растерзанный труп, и, не подходя ближе, стараясь не смотреть в ту сторону, продолжала тщательно обирать ягоды, единственную их пищу за последние два дня. Ночью не спалось. Держась за руки, прислонившись к стволу дерева, они молчали. « Как назовем?» – подала она впервые за несколько дней голос. « Лилия… Это она дала мне уйти…» – скупо ответил Семен. « А я-то, дура, всё ревновала!» – вдруг всхлипнула Елена. « Ну, точно, дура!» – ответил он, целую ее в теплую макушку. К своему городу они вышли на рассвете, и весь день пролежали в зарослях алычи на берегу реки, наблюдая за такими близкими родными окнами. В сумерках появились на пороге. Семья их уже оплакала и все в каком-то оцепенении разглядывали друг друга. За такое короткое время люди разучились много говорить. Наскоро переодевшись, Семен засобирался в путь. « Много тебе будет заботы! Береги себя!» – сказал он на пороге. Елена молча кивнула и прильнула к плечу. « Пора!» – мягко отстранил он ее и отступил в темноту. Девочка родилась 22 июля. Свидетельство о рождении выправили после войны. Глуховатая после контузии заведующая ЗАГС записала ее Лидией. « Нет, ну подумаешь, одна буква!» – сказала она расстроенному Семену. « Называйте дома —как хотите, а документ портить не дам!»

Читать дальше