Ирина Брилль - Старушка под жасмином

Люба А. не знала, что ещё сказать.

Веня вышел из комнаты и вернулся с папкой в руках.

– Меняю. Можете это спрятать и доставать, когда меня не будет рядом.

Люба А. открыла папку. Она вытащила один лист бумаги, потом – другой… На листах были засушенные цветы, жившие у неё прежде.

– Мне было вас жалко. Я по себе знаю, что выращивать – немалый труд. Зачем же ему пропадать-то совсем? Меняетесь?

– Я не люблю гербарии, – всхлипнув, проговорила Люба А.

– И меня – тоже, – добавил Веня. – Вам всё равно, что я могу умереть, если вы не отдадите цветок.

– Отчего же вы должны умереть?

– От горя. А может, от головной боли, потому что вы – моя последняя и, видно, не оправдавшаяся надежда.

– Давайте поменяемся. Дня через три, – согласилась Люба А. – Мне привыкнуть надо… – снова добавила она виновато.

Веня, ничего не ответив, вышел из комнаты.

Ночью Люба А. не спала.

Она поставила цветок на свою постель, к стене и, боясь заснуть, села рядом, подложив под спину подушку.

Она видела через матовость застеклённой комнатной двери блуждающий по коридору белый круг фонаря; она слышала, как то приближались, то удалялись шаги по скрипучему паркету. Но дверь ни разу даже не приоткрылась.

И когда всё затихло, Люба А., совершенно изнемогшая от сознательной бессонницы, в очередной раз прикрыв глаза, уже не открыла их до самого утра.

Утром в квартире было тихо.

Люба А. сначала прислушивалась к этой тишине, потом вышла в коридор и осторожно прошла по квартире – никого.

Она посмотрела на растущий лук: земля в горшках была сухая, и лейка до края наполнена водой.

Люба А. полила лук, присела на стул и опять прислушалась. Кроме криков ребятни, проникавших с улицы, ничего не было слышно.

Тогда она вошла в его комнату. И в ней – никого. Она полила лук и здесь.

Озадаченная, Люба А. снова вышла в коридор и, открыв большую записную книжку, набрала номер.

– Скажите, пожалуйста, – очень вежливо начала она, – а слесарь всё ещё болен?.. Умер?.. Понятно… Конечно, конечно, хорошего сейчас трудно найти, я понимаю… Спасибо.

Когда она положила трубку, случилась некая пауза, во время которой Люба А. захлопнула телефонную книжку и тут же зачем-то опять открыла, и опять закрыла…

На кухне она долго стояла у окна и смотрела в него, не понимая, куда смотрит и что хочет там увидеть. А потом… руки как-то сами потянулись, и она распахнула рамы, по старой, забытой уже привычке, глубоко вдохнув.

В огромном количестве что-то с шумом влетело в окно.

Люба А. оглянулась: на развешанном белье пестрели бабочки. Они медленно двигали крыльями, но когда она подошла к ним, замерли неподвижно.

Люба А. осторожно дотронулась до одной из них – бабочка не шевелилась, до другой – то же самое. Они были высохшими.

Она стала снимать бельё и стряхивать бабочек в открытое окно. Крупные хлопья снега посыпались вдруг отовсюду. Люба А. вытянула руку и подставила раскрытую ладонь под снегопад. Снег сыпал на ладонь и, не тая, вырастал в белый бугорок.

Люба А. слепила из него снежок и кинула в воздух.

Ударившись о меховую шапку, белый комок рассыпался. Мальчишка обернулся и погрозил кулаком: девочка, стоявшая позади, смеялась и делала новый снежок.

Но теперь она положила его на белую землю и, сначала ногой, а потом руками, погнала перед собой. Снежок быстро вырос в большой ком. Девочка слепила второй снежок и кинула его мальчишке в руки. Он поймал его и тоже скатал ком.

Они собрали снеговика. Несколько деталей, и он превратился из просто снеговика в снеговика, похожего на человека: большие глаза, белая лысина, окаймлённая воткнутыми по краям «головы» мелкими прутиками-волосами; покрытая налётом плесени сидела на месте носа сморщенная морковка.

Это был вылитый Веня. Вернее, вылепленный.

Его холодное лицо было повернуто в сторону дома, а давно потухшие угли глаз смотрели на окна. На одно из окон, около которого стояла одинокая и грустная женщина – Люба Александровна.

Блинная мука у неё кончилась, и потому сегодня она не пекла.

«Некогда, среди одного дикого племени был бесчеловечный обычай обессилевших стариков вывозить в лес или глубокий ров, и там бросать на съедение диким зверям. И вот, однажды, сын повёз своего отца на лубке и хотел бросить его в ров вместе с лубком, но внук этого старика, увязавшийся за отцом и дедом, вдруг сказал: „Постой, батюшка, лубок-то не бросай!“ „Да для чего же тебе этот лубок?“, – спросил отец маленького сына. „Как же для чего?! Когда ты, батюшка, состаришься, так я тебя на этом лубке под горку отвезу!“ Задумался отец над словами своего сына и повёз своего старого отца назад домой».