Джон Висклов - Тишина поёт на ушко…

С годами это проходит. Ты, конечно, бросишь непроизвольно взгляд в окно, но это лишь очередная проверка: закрыта ли форточка, чтобы эти треклятые мрази не пробрались в твое логово.

Лето – самое опасное время года. Только в эти месяцы моя нервная система стремительно разрушается, а сердце болит и норовит выскочить из мохнатой груди. Каждая букашка, паук, муравей, гусеница или же летающие чудища способны загнать меня в истерике на потолок. Я не боюсь людей, я боюсь мелких жалящих, или же слизких тварей. Одно их присутствие в твоей комнате делает невыносимым день. Как с ними бороться? Еще в начале мая я закупаюсь аэрозолями, мазями, липкими лентами, и сетками. Я уничтожаю все, что старается пробраться на мою территорию. Я безжалостный убийца. Если жизнь и вправду священна, то гореть мне в адовом улье. Ужаленным многократно.

Даже намека на первое слово не было. Я пошел курить на кухню. Все коммуналки одинаковы. Различие их только в ничтожестве соседей и качестве санузлов. Пока я пускал кольца дыма в чей-то фикус, на кухню зашла девица, с большущей жопой. В бархатном халате в горошек и мягких тапках. У нее было довольно симпатичное лицо. У меня не было три месяца секса, и я подумал было залезть на нее. Я представил, что было бы не плохо засунуть ей. Серьезно. У меня никогда не было секса с толстухами. Я хочу выебать бегемотиху. Может быть тогда появится первая буква? А, Джон?

– Привет, я Джон, новый сосед!

– Привет, я Таня. Сегодня заехал?

– Точно, точно. Еще вещи не распаковывал.

– А чем занимаешься?

– Я писатель.

– Хм… – сказала она и, вильнув своим корытом, скрылась в коридоре.

Только через несколько месяцев до меня дошло. Никогда не говорите, живя в Петербурге, что вы писатель. Может быть, в других городах и возможна реакция, типа « О – оооо, писатель, надо бы ему дать, как интересно!». В Петербурге каждый второй журналист, каждый первый писатель. Все они не стоят и волоса на собачьем хуе, но репутация сломлена на века. Так что, если хотите вскарабкаться на толстую закомплексованную бабу с прыщавой потной жопой – не говорите, что Вы писатель. Тем более, что никакой вы не писатель.

Я остался курить. Не видать тебе рассказа, Джон. Я спустился в магазин, купил булку хлеба, оставалось сто рублей. Кого я обманываю? Я взял фуфырь и скрылся за собственной дверью. Думается, что проходящим мимо двери слышались композиции Паганини.

Утром позвонил Джек.

– Хеллоу, Джон! – я молчал, Джек, что – то говорил на английском.

– Ебанько, болтай на русском.

– Я забыл немного язык, не…

– Как вспомнишь, наберешь, – я повесил трубку. На полу в линолеуме торчало с десяток окурков. Кому-то влетит.

Джек позвонил снова.

– Друг, я уже в аэропорту, диктуй адрес. – Что с ним не так?

Я взял один из наиболее увесистых окурков и пошел на кухню. Таня варила суп и молчала. Со мной она не поздоровалась. Я смотрел в окно. На улице находилась помойка. А вокруг мертвые крысы. Один затейник, выходил ночью и стрелял по ним из пневматического ружья. У каждого свои страхи и способы борьбы. Я его не осуждал. Я открыл кран и присосался. Всей своей похмельной тушей я ощущал осуждающе – ядовитый взгляд толстухи. Вода. Только пьяницы знают, насколько она прекрасна!

Я вышел на улицу встречать чужеземца. Джек, бросив на переднее сиденье несколько купюр, подбежал ко мне, швырнув сумку на землю, и принялся обнимать, стараясь поцеловать в щеку.

– Спокойно, приятель! Я тоже рад нашей встрече – лгал я.

– Я так рад тебя видеть! Как жизнь? Чем занимаешься? Почему так плохо выглядишь? – Джек набрал с десяток килограмм, а плохо выглядел все равно я.

– Не всё сразу, – попытался успокоить я возбужденного американца. «Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь плакат на стене».

– Черт бы меня!? Да можно просто откинуться и без конца елозить! – бросил на пороге сумку Джек, разглядывая улыбающуюся цыпу.

– Точнее и не скажешь. – Я снимал обувь, приказав американцу последовать моему примеру. Мы немного посидели, когда Джек озвучил, висевшее в воздухе:

– Куда пойдем?

– Есть здесь одно местечко.

В баре « Тонна» танцевала стриптиз Лилия. Стриптизерши – народ сильный. Днем они намного потрепанней. Но работают с не меньшим усердием. Мы сидели и пили ром. Для виски рановато. Джек рассказывал. Рассказывал, рассказывал, рассказывал. Ничего определенного и интересного. Страхи и работа. Работа и страхи. К концу первой бутылки он воскликнул: