Антон Алеев - Вечность заканчивается

Мареев смотрел непонимающе. Слишком инертной стала его память. И слишком замедленными рефлексы.

Сергей откинул кусок белой ткани, прикрывающей содержимое грибной корзинки, уверенно вынул из неё большой автоматический пистолет, с накрученным на дуло глушителем, встал на ноги и поднял оружие на уровень головы Мареева.

Они стояли некоторое время, как в застывшем кадре. Прямо посреди перекрёстка. Пистолет в вытянутой руке Сергея отсвечивал на выглянувшем солнце тёмно-синим.

– Только я никогда не называл её Ребёнком, – сказал Сергей и нажал на спусковой крючок. Мареев успел подумать о многом. О том, что всё происходит не по-настоящему и не с ним. О том, как причудливо иногда бегут тени по потолку. О том, что его боль через мгновение взорвётся проникающим белым взрывом. О необходимости заслониться рукой или ладонью. И ещё о многом, о том чего не высказать словами, а можно лишь вспомнить. И о том, конечно, что он снова, как и всегда, оказался, прав.

ПОСТСКРИПТУМ

Я никогда не был знаком с девушкой, которую мой клиент называл Ребёнок. Я никогда не служил в армии. Во всяком случае, в той, что называется срочной. Сергей – всего лишь оперативное имя. Псевдоним, необходимый для выполнения задания.

Странно, что я так поступил. Я никогда не испытывал никакой сентиментальности к своим жертвам. И уж совершенно точно, я ни на йоту не поверил в раскаяние этого беспринципного и зарвавшегося негодяя. Я изучал его дело и нигде ни разу не увидел проблесков взбудораженной совести. Только головы, по которым он шёл, и кости, на которых он танцевал. И всё же я дал ему шанс поверить, что всё произойдёт из-за единственного человека, который, возможно, был ему небезразличен. Я подарил ему эти пол-секунды. Не знаю, зачем. Как последнюю волю приговорённого, придуманную палачом. Возможно, это зачтётся. Только вот где и кем?

Я смотрю на стрелку на часах. Скоро она переваливает за полночь, словно нарушитель границы. Я стою посреди пустой комнаты, с пистолетом в руке и в последней степени готовности. Я весь превращаюсь в слух и как радар пронизываю пространство вокруг себя невидимыми лучами. В комнате только старый будильник. Он отмеряет вечность своим тиканьем. Прошло тринадцать часов и двадцать минут с тех пор, как я прошёл по дороге. Клиент говорил, что рекорд равняется четырнадцати.

Поэтому я жду.

Поплавок слабо шевельнулся и замер. Валентин даже вздрогнул от неожиданности – он так внимательно смотрел на воду, что замечтался. По глади озера пробежала мелкая рябь. Валя мысленно встряхнулся, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Поплавок больше признаков жизни не подавал, явно издеваясь над рыболовом.

Валентин начал злиться – почему-то именно сегодня чертовски хотелось ухи. И время для клёва было вполне подходящим. Он машинально посмотрел наверх, на небо над озером и привычно натолкнулся взглядом на твердь прозрачного купола. И на красно-фиолетовые сполохи за ним. Точно такие же, как и вчера. Солнца Валентин не видел уже двенадцать дней и очень сомневался, что увидит его когда-нибудь снова. Смена дня и ночи в его новом мирке происходила теперь по совершенно неведомым ему законам.

Валя решил посидеть ещё с полчасика и, если карась не пойдёт, переместиться на панораму. Так он для себя прозвал место метрах в тридцати на восток от его дачного домика, у самой стены купола. Он расчистил там от хлама пятачок земли, водрузил огромный древний стул, напоминающий трон и усаживался на нём каждый вечер понаблюдать за миром. При желании он мог прислониться лбом к слегка вогнутой поверхности купола и смотреть сквозь неё, даже если прозрачный материал искажал черты мира. Это было не столь важно. Хотя чаще он просто сидел, расслабленно откинувшись на спинку, и с болезненным очарованием наблюдал за тем, что происходило снаружи. Там бушевали настоящие стихии. Почерневшая, затянутая болезненной коркой растрескавшаяся земля подставляла свои бока под безумные протуберанцы и смечи серой пыли. В мглистом багровом или иссиня-фиолетовом мареве происходили катаклизмы микроураганов, обломки и обрывки неизвестно чего проносились с огромной скоростью, спутываясь в причудливые и гротескные фигуры. Облака, свинцовые до черноты мчались вверху с совершенно нереальной скоростью, раскачивая этот мир набок. Это было настолько фантастическое зрелище, что поначалу вызывало у Валентина лёгкое головокружение. Пока он не научился абстрагироваться от этой панорамы, как бы одновременно находясь в том, что он помнил об этой земле и тем, чем осознавал сейчас себя.