Оксана Чурюканова - Музыка сердца

Лавина вопросов рассмешила меня: боже, он вел себя, как дитя!

– Мое имя Роксана, ― улыбаясь, сказала я и подняла вуаль.

Ох, с какой жадностью его глаза стали ощупывать мое лицо! Вдруг он опять спохватился и опустил глаза.

– Простите меня, я не должен был все это спрашивать, – он казался действительно смущенным.

– Вам следовало бы стать судьей, но не извиняйтесь, синьор Броски, ваши вопросы меня нисколько не обижают!

– Карло. Зовите меня Карло, ― попросил он.

– Итак, Карло, я готова ответить на все ваши вопросы: я художник, я много путешествую. Снимаю домик недалеко от монастыря Сан-Маджоре. Я не ношу траур: вуаль скрывает безнадежно устаревший фасон моего платья. И… я люблю оперу! А теперь могу признаться, что люблю ваш голос, о котором так много слышала в самых разных странах и вот имею счастье стоять рядом с вами.

Я была не в силах скрыть улыбку, и вдруг эти минуты нашей встречи показались мне забавными. Наверное, с таким удивительным человеком и не могло быть иначе. Карло пригласил меня к столу и налил вина в серебряные старинные кубки.

– Позвольте выпить за вас, удивительная синьорина! Я все еще не могу поверить, что вы здесь, со мной.

Я предложила другой тост:

– А я хочу выпить за ваш голос, который привел меня сюда.

Мне показалось, что он недовольно повел плечом, но тогда я не обратила на это особенного внимания. Мгновенно совладав с собой, Карло уже улыбался, как и прежде. Я пригубила вино, которое оказалось белым и терпким, по вкусу совсем не итальянским, скорее испанским! Этот человек был окружен роскошью: серебряные приборы, запах духов, тонкие кружева на манжетах, перстни на пальцах, но все это совершенно не портило впечатления. Он пользовался всем этим так естественно, как будто вырос дожем. Безупречные манеры, однако, непостижимым образом соседствовали с детской непринужденностью и способностью искренне и открыто выражать свои чувства.

Глядя на этого высокого стройного человека с гордо поднятой головой и небрежно зачесанными черными локонами, похожего на принца, я почувствовала нестерпимое до боли желание ласкать шелковистые пряди его волос. Видя его так близко, я с радостью отметила особое изящество его движений, гордую стать, нежный оттенок загара, великолепный лоб и удлиненные карие глаза, казавшиеся совсем черными, с оттенком грустной задумчивости. С тех пор, как мы встретились, я не раз замечала его очаровательную улыбку, в ней было что-то притягивающее ― дружеская, приветливая, она отражалась особым блеском в его глазах, на эту улыбку нельзя было не ответить.

Часы пробили двенадцать, и я усилием воли поднялась: мне давно пора было вернуться домой, и пребывание в одной комнате с незнакомым мужчиной могло совершенно разрушить мою репутацию, а мое иностранное происхождение ― навлечь неприятности на Карло: в Венеции недолюбливали и побаивались чужеземцев. Надеюсь, что об этом визите никто никогда не узнает.

– Мне пора, ― я протянула ему руку, ― спасибо вам за все, синьор Броски!

Его рука слишком долго удерживала мою руку. Казалось, Карло снова забылся.

– Прошу вас, прикажите проводить меня до выхода, боюсь, сама я ни за что не найду дорогу обратно, ― мой голос опустился до шепота, а всему виной были его черные глаза, блуждавшие по мне, как будто я была прозрачна.

– Я сам провожу вас.

Это было сказочное приключение в театре, о котором можно только мечтать. Карло вел меня каким-то своим путем, темными коридорами, почти на ощупь, и внезапно мы очутились на сцене. Центральная люстра была погашена, ложи казались черными провалами в стенах, лишь кое-где светились огоньки догорающих свечей. Покинутый зрителями и усыпанный рваной бумагой и самым разнообразным мусором партер выглядел, как поле брани. У меня перехватило дыхание:

– Знаете, синьор Броски, а вы герой! Я бы ни за что на свете не смогла стоять вот здесь, освещенная со всех сторон, перед сотнями людей…

Карло засмеялся, ведь для него это было так же естественно, как дышать, в этом была вся его жизнь.

– Зато вы теперь можете говорить, что стояли на одной сцене с Фаринелли!

Он все еще не отпускал мою руку, и между нами чувствовалась такая близость, словно мы были знакомы уже сотню лет. Было легко и… весело. Вот чего мне так не хватало, от чего была эта постоянная боль в душе! Я жила, подобно монахиням, запершись со своими холстами, ища вдохновения в одиночестве, и совсем забыла, что значит искреннее веселье и смех, а ведь я была так молода!