Оксана Чурюканова - Музыка сердца

К вечеру, когда с гор стала спускаться прохлада, я принялась собираться в город. Это был уже мой привычный обряд, который повторялся с периодичностью оперных представлений в театре Сан-Самуэль: шуршащее широкими юбками и кружевами платье на смену пасторальному наряду для работы, перчатки, туфли на каблучках и неизменная полупрозрачная длинная вуаль… Несколько минут ― и я готова для волшебства, для оперы.

Когда я добралась до города, на него уже опустилась темной птицей ночь, тесные улочки слабо освещались чадящими лампами, в окнах горели свечи, а с каналов тянуло сыростью и тленом. Отовсюду доносились звуки музыки, кто-то распевал серенады нежным голосом под окнами любимой, пели гондольеры, на площади играли марши, плакала скрипка бродячего музыканта. Театр Сан-Самуэль поражал своей громадой, тяжело нависающей над прямыми рядами палаццо, статуями и фонтанами. Видимо, сам бог направлял мои шаги сюда: мне без труда удалось оставить за собой место в ложе на весь сезон. Мешочек с деньгами и покровительство графа Альбертино дали мне право находиться среди местной аристократии и наслаждаться оперой в полной мере. Простые горожане в театре занимали места только в партере, куда презрительно сплевывала из лож знать.

Весь город твердил о тебе: о том, что сила твоего голоса была столь велика, что лопались стеклянные бокалы и дрожали подвески в люстрах, что при звуке твоего пения люди впадали в странное оцепенение, что не только дамы, но и мужчины не могли сдержать слез, слыша тебя, лишались чувств, испытывая экстаз. «Лучезарный», «Ангел», «Соловей» ― такими прозвищами наградили тебя поклонники.

Театр был уже полон, когда я вошла, чтобы занять свое место в левой ложе, сбоку, прямо у мраморной колонны. Отсюда была хорошо видна сцена и весь зрительный зал, но сама я оставалась в тени. Не снимая вуали, сжав костяшку веера, я подалась вперед, вся превратившись в зрение и слух. Шум толпы постепенно сходил на нет с усилением звуков оркестра, маячили белые парики музыкантов, мелькали смычки, над всем этим парили руки дирижера, Риккардо Броски ― композитора и родного брата Карло Броски Фаринелли.

Рассказать о театральном представлении мне, художнице, не представляется возможным: я не обладаю столь яркими словесными образами, чтобы описать это действо. Театр был настоящим шедевром: семь его ярусов состояли почти из ста восьмидесяти лож, по десять или двенадцать кресел в каждой, и роскошной королевской ложи, украшенной огромной короной, ― настоящей гостиной с пятнадцатью креслами. На широкой и глубокой сцене хватало места для самых роскошных декораций. Каждая ложа была снабжена окруженным свечами зеркалом, и тысячи светлых отблесков освещали отраженным мерцанием розовый с позолотой зал.

Я узнала, что в Италии трудились поколения замечательных театральных художников, из которых в Риме особенно значительны были Бернини, в Болонье ― семейство Бибиена, в Турине ― братья Галлиари. Но всех в Европе превзошла Тишайшая Республика – Венеция, чьи представления отличались несравненным великолепием, особенно в театре Сан-Джованни Кризостомо. Там однажды зрители «Пастуха из Амфризо» увидели, как на сцену спускаются чертоги Аполлона, удивительные сооружения, полностью собранные из разноцветных кристаллов и непрестанно вращавшиеся, а меж тем помещенные внутрь каждой из них светильники рассыпали повсюду тысячи сверкающих лучей, доводя публику чуть ли не до экстаза. А в «Катоне Утическом» высоко над сценой поднялась огромная сфера, изображающая мир, двинулась по воздуху вперед и раскрылась натрое, и в каждой из трех частей явился один из известных во времена Цезаря континентов. Изнутри эта сфера была украшена золотом, самоцветами и пестрыми декорациями, и вдобавок там играл небольшой оркестр.

Сегодня задник сцены был оформлен, как море: здесь были волны, которые плескались, набегая одна на другую; был нос огромного римского корабля, украшенный сиреной. Для того чтобы все это представить, взяли множество цилиндров, обтянутых черным и синим холстом с серебряными блестками, и нанизали их на длинный железный стержень, а за кулисами этот стержень раскачивал рабочий сцены. Получалось, будто море волнуется. Все это поражало зрителей, погружало в сказочный, нереальный мир. Как художник, я была в полном восторге!

Просторный зрительный зал походил на огромную роскошную гостиную. В ложах были устроены укромные укрытия, где сплетничали и шутили, более того, у некоторых лож были ставни, чтобы обеспечить присутствующим полное уединение, подальше от посторонних глаз и ушей. Для аристократических семейств театральная ложа была своего рода «второй» дом, и там развлекались, как хотели: играли в карты и в шахматы, во время речитативов или малозначительных арий освежались шербетами и напитками, либо ели, что пожелают. В коридорах можно было без помех перекинуться в карточную игру «фараон», а потом вернуться в свою ложу как раз ко времени, когда primo uomo начнет, наконец, свое бравурное соло.