Марина Клингенберг - Ангелы Зодиака

Окончив школу, я поступил в университет и перебрался в общежитие. Отличные результаты экзаменов обеспечили мне свободу выбора, и я остановился на медицине, чтобы хоть чем-то порадовать родителей. Отец подозревал, что моя гомосексуальность отчасти надумана, что я таким извращенным способом мщу им с матерью. Поэтому я чувствовал себя несколько виноватым, но рассказывать о Луке не хотел, на меня бы обрушилось чудовищное давление – походы к психиатрам и психологам, лекции о предохранении и вазэктомии. Все это, я был уверен, не залог того, что однажды я не сойду с ума. Да и чувствовал я себя с парнями вполне комфортно.

Учился я с интересом, но без какой-либо цели, поэтому звезд с неба не хватал, и по окончании учебы не чувствовал себя в силах делать врачебную карьеру. После ординатуры я нашел место в плохонькой, но широко разрекламированной частной клинике, где оказание медицинских услуг в лучшие дни едва дотягивало до среднего уровня. Если я диагностировал у своих пациентов что-нибудь слишком серьезное, то под разными предлогами советовал их родителям обратиться в другое учреждение. Поступать иначе не позволяла совесть, но в целом работа меня устраивала. Особо напрягаться не приходилось, а платили хорошо.

Я занимался исключительно детьми. Маленьких пациентов было немало, и каждого я не только мог, а обязан был потрогать, пощупать. Этот процесс приносил мне пьянящее наслаждение. Без сексуального подтекста. Более того, когда – случалось – я обнаруживал на телах детей характерные следы, говорящие о насилии, то чувствовал тошноту и мечтал убить ублюдков, распустивших руки. И, конечно, сразу сообщал, куда следует.

Что до меня, касаясь детей, заглядывая им в глаза, требуя ответов на вопросы, я удостоверялся: они есть, они здесь, передо мной, они никуда не могут исчезнуть, потому что так не бывает, просто не может быть. Я сжимал хрупкие руки, прикладывал пальцы к шее, щупал живот ребенка и ощущал торжество и легкую эйфорию. Живой. Здесь. Мягкий, теплый, потрясающе материальный, неспособный раствориться в воздухе или провалиться сквозь кушетку и пол. Это было великолепно. Если я возвращался домой с отблесками блаженной улыбки на лице, Мэт, мой нынешний партнер, безошибочно определял, что у меня появился новый пациент, и с иронией приносил поздравления с «очередным не провалившимся ребенком». Про Луку я ему – да и никому другому – не рассказывал, но он знал о моем страхе и, кажется, даже понимал его.

Больше пятнадцати лет прошло с тех пор, как я говорил со своим бывшим учителем о Луке. Пусть воспоминания и страх остались, за прошедшие годы история все-таки поблекла. «Куда исчез Лука?» – этот вопрос я продолжал задавать себе время от времени по привычке, зная, что никто не даст мне ответа. Я жил стабильной жизнью, ничего большего от нее не ожидая, когда размеренное существование вдруг треснуло с громким хрустом и бросило меня в омут, темный и вязкий, как тьма, в которую я когда-то погрузился под действием наркотика.

Это был последний рабочий день перед моим отпуском. Я взял его в промозглом ноябре, с трудом таща не свойственную мне усталость. На клинику свалилось небывалое количество судебных исков (как минимум пятьдесят процентов которых – совершенно за дело), все находились в страшном напряжении, и это сильно выматывало. Поэтому я решил провести с месяц дома, тем более что уже давно не был в отпуске.

Предвкушая отдых, я даже не обрадовался, вопреки обыкновению, новому пациенту – девочке девяти лет, – а воспринял ее появление у себя в кабинете с некоторой долей досады.

У Катерины, как и у матери, были пышные темные волосы, что было их единственным сходством, почти черные глаза, круглые и блестящие, как у белки, остренький нос и полные губки, сложенные в рассеянную полуулыбку. Она взволнованно теребила лямки своего джинсового комбинезона с аппликацией в виде морской звезды на грудном кармане.

Мать объяснила, что дочь говорит странные вещи, и ее это беспокоит. На лицо девочки при этих словах легла печать недоумения. Я разрывался между тем, чтобы успокоить мамашу вдохновляющей проповедью о силе детского воображения и порекомендовать хорошего детского психиатра, но какая-то чертова муха, укусившая меня в тот день, заставила меня сначала спросить девочку, какими историями она потчует свою мать. Ребенок, что называется, завис. Мать потребовала, чтобы она рассказала про камни.

– А, – Катерина улыбнулась, обрадовавшись, что поняла, чего от нее хотят. – Маме не нравится, что камни рассказывают мне разное.