Юлия Яковлева - Выбор

Да, отношение к пациентам в этом элитном оздоровительном «санатории» оказалось совсем не таким, к какому привык Роман. Пациентов оказалось немного и на золотых мальчиков они совсем не были похожи. Скорее на колхозников, вернувшихся с поля. Лишь несколько, по-видимому таких же новичков, еще сохранили следы солярия и маникюра. Когда скрючившись от новой порции ломки, он заблевал пол сопровождая это утробными криками, вместо помощи от принимающих его, лишь отдаленно напоминающих врачей, последовал внезапный удар и Роман оказался на полу, а следом в лицо полетела грязная вонючая тряпка, с требованием убрать за собой. В этот раз ему не помогли ни его статус, ни угрозы… Они даже не купились на золотые горы, которые он им сулил хотя бы за грамм. Когда он в новой вспышке гнева откинул тряпку двое здоровенных детин отправили его в глубокий нокаут.

Первые дни он провел привязанным за руки и за ноги к деревянной скамье, а весь персонал оказался не хуже папиных охранников. Никогда еще Роман не чувствовал себя так плохо. Кости выворачивало так, что темнело в глазах, он выл, кричал, пытался вырваться из ремней, но руки прикрутили намертво. Иглы капельниц казалось, прожигали руки и он бился в новом приступе ярости отчаяния и боли. Но никто не приходил. Его не отвязывали даже сходить в туалет. Медперсонал появлялся лишь сменить капельницу. Раз в сутки они ставили укол. Один. Боль ненадолго отступала и, со слезами облегчения, он часами смотрел то на глазок камеры, то на потолок, который к концу третьего дня он тоже начал ненавидеть. Он передумал множество вариантов побега, уже давно его мозг не работал так лихорадочно, но стоило вернуться боли, дикому желанию вдохнуть кокс и забыться, как он снова превращался в полугнилой овощ. На четвертый день, когда Роман, наконец, только-только смог заснуть пришла целая группа: пара медиков и несколько крупных парней. Они отстегнули ремни, оставившие на руках фиолетовые вмятины, и поставили перед ним чашку с чем-то отдаленно напоминающим кашу, а в углу ведро с водой и тряпкой. С трудом подавив амбиции и злость Роман попросил позвонить его отцу, на что получил в ответ лишь недобрую ухмылку и приказ жрать. Ему все больше казалось, что это какая-то злая нелепая шутка, иногда даже казалось что это все не по-настоящему. Скоро он проснется и все закончится. Никто не смел так поступать с сыном самого Орлова. Никто. И схватив чашку он швырнул ее в стену. Аппетит за прошедшие дни успел вернуться, но есть это он не собирался. И удушающий запах его собственных испражнений, пропитавших скамью, его самого напрочь отбивал желание есть. К концу дня крепкие ребята вернулись, заставляя отмыть скамью, а заодно и самого себя. После нескольких ударов дубинками он сдался, поверив в реальность происходящего и, в ярости сжав зубы, все же принялся оттирать скамью, с трудом сдерживая позывы к рвоте. Он же оттирал и кашу со стены. Он даже попытался просить разрешить душ, но вместо этого его только облили из ведра ледяной водой. На пятый день он все-таки сдался и съел содержимое чашки, которое вдруг показалось таким вкусным.

Когда он окончательно перестал сопротивляться и чего-то требовать его, наконец, выпустили из одиночки, предварительно заставив вычистить свою так называемую палату. Очень быстро объяснили и правила: что бы чего-то добиться или получить, он должен был это сделать сам. Стыд исчез быстро. Он такой здесь оказался не один. За месяц пребывания в ГУЛАГе, как это называли остальные, такие же богатые мальчики, подсевшие на наркоту, Роман научился чистить снег, топить баню. Теперь он занимался вещами, которые даже представить себе не мог. Что бы не вонять ему приходилось стирать, что бы есть – готовить. И поблажек не делалось никому. Тех, кто пытался бежать наказывали, привязывая к столбу и избивая розгами. С каждым днем Роман все больше ненавидел отца и не понимал, как он мог так поступить с ним. И каждый день, валясь с ног от усталости, Роман мечтал вернуться к старой жизни, к друзьям. Каждый день, когда все собирались на ужин в одной большой столовой, к ним приходил пожилой доктор и каждый раз читал нотации. С ним же ежедневно проводились беседы один на один. Доктор пытался копаться в мозгах, вызвать угрызения совести, хотя Роман так и не смог понять почему он не мог сам распоряжаться своей жизнью. Доктор не разделил его восторга, когда он рассказывал о том, как жил и откровенно скучал, а после того как рассказал о сбитой женщине с ребенком и ее муже, принесшим ему массу восторга, доктор оттянул галстук и сцепив замком руки долго молчал, а потом вдруг достал из допотопного сейфа фитюльку кокса и положил перед ним. Порошок и предчувствие острого удовольствия вмиг затмили весь приобретенный здесь опыт и, схватив кулек, он прямо зубами начал рвать пленку. Это оказался не кокс, а обычная мука, а Романа весь оставшийся вечер лупили розгами. Подобный урок повторялся еще не раз, и опыт острого удовольствия снова и снова затмевал все. Иногда они хитрили, и ложный наркотик или бутылка водки поставлялись через охранника. Так он лишился и креста. Лишь к концу третьего месяца, когда сошел снег и тайга укрылась зеленым покровом, Ромка смирился с новой реальностью. И с тем, что наркоты больше не будет. Страх перед новой порцией наказания розгами оказался сильнее и уже не было того острого желания. Их заменили другие. Роман не мог поверить себе, но теперь удовольствие доставляли совсем другие вещи. Не было ничего лучше после длинного дня рубки леса или вскопки поля вволю напариться в бане, а потом с головой занырнуть в ледяное озеро. Он, наконец, понял какое удовольствие доставляет работа, сделанная собственными руками, работа которая приносит результат. Он даже начал строить планы на жизнь после… И, лишь наблюдая за вновь прибывшими, золотыми мальчиками он понял каким щенком выглядел в глазах отца. Теперь ему хотелось забыть все, что было до реабилитационного центра и начать жизнь с чистого листа.