Эдуард Эстерис - Из коробочки. Рассказы и рассказики

Своенравный он был, нрав бандитский. Уши болели у него, так только мне давался лечить, да и то, случалось, зубами прихватывал. Но все равно, дельная собака.

А погиб через любовь. Стала к нам ходить лаечка одна. Красивая, сама рыжая, а голова черная, я таких и не видела никогда. Мы ее Кармен прозвали, но не знали, чья. Бывало, встанут они друг против друга напротив сетки и нюхают, долго так могли простоять. Он, если захочет, легко через сетку перемахивает, а она не может. А как-то смотрим, она у нас во дворе, и Кай ей лучшую кость тащит. Не сразу поняли, как же она к нам попадает. А потом углядели, что там, где частый малинник возле забора, они вдвоем лаз под сеткой подрыли, каждый со своей стороны. Мы, конечно, ход закопали, Кая на цепь, к чему нам чужая собака. Но долго его на цепи жаль держать, мы уехали, а мать пожалела, с цепи спустила. И надо же, Кармен как знала, пришла, понюхали она друг друга, постояли по своему обыкновению, будто обсудили, как быть, да он как махнет через забор, разве удержишь. Мать думала, пес нагуляется и вернется, ан нет. Потом только нам рассказали, что лайка была из соседней деревни. И под домом хозяйки ее эти двое вырыли нору. Стали жить как волк с волчицей, щенки появились. Женщина эта молоком торговала, самогоном тоже не брезговала, и ходили к ней. Кай и прежде пьяных не жаловал. А теперь, должно быть, злился, рычал, кидался, за семейство свое боясь. Пьянчуги деревенские и надумали его извести. Втроем сговорились. Уж не знаю, как, но смогли веревку на шею ему накинуть, потащили в лес. Говорят, страшно убивали, палками, а он визжал и плакал, так что с дороги слышно было. Мне сказали потом, кто и как Кая нашего… Встретила как-то одного из них и говорю:

– Что ж ты собаку-то мою?! Ведь знал, что моя, привел бы, я б тебе еще и денег дала…

Ну, что с него, алкаша, взять, молчит.

А в следующую зиму все трое умерли. Один с пьяных глаз под поезд попал и насмерть, другой – от болезни, печень сдала, а третий сгорел с матерью вместе в доме, и от дома одни головешки остались. Мать свою он колотил зверски. А бабки по деревне потом шептались, мол, это им за пса такая судьба… Болтовня, конечно. Такие пропойцы были, что не дай бог.

Кая жалели мы. Бандюга, гордый, но хорош был. Так и погиб ведь не за сладкий кусок, за любовь. Теперь другая овчарка у нас. А как иначе, в деревне без собаки нельзя.

Милочка шла по Невскому. Кое-где дотаивали остатки снега. Блики плясали в лужицах, вспыхивали в стеклянном глобусе на крыше «Дома книги». Голубое, белое, золотое – небо и солнце. Черное и красное – парень в морской форме идет от цветочного ларька с охапкой роз прямо к Милочке.

– Это вам, – девушка осторожно приняла колючий стебель.

– Спасибо…

«Подводник… И глаза не улыбаются»…

А даритель двинулся дальше, раздавая цветы направо и налево, девушкам и старухам.

Две подружки весело чмокнули моряка в щеки. Пожилая дама в сиреневой фетровой шляпке недовольно бросила: – Вот ведь, выдумал, если деньги лишние, бедным бы отдал…

Подводник пережил аварию. Не такую, о которой сообщают в новостях. Локальную, о которой не принято распространятся. Потому что все обошлось, и ни к чему портить репутацию флота. Пожар в отсеке. Он успел вытащить товарища, но тот умер от ожогов. А у него над головой снова оказалось небо, не стальной потолок и толща вод. Солнце, розы, красивые девушки… И надо снова пробовать жизнь на вкус…

«Надо же, попала под раздачу…» – грустно усмехнулась про себя Милочка. «Странный… Наверное, у него что-то хорошее случилось…»

У нее не было парня, а цветы дарили только сослуживцы в день рождения или на Восьмое марта.

У нее в голове завелись бабочки. Разные. Бледно-желтые махаоны с синими окошечками по зубчатым краям крыльев, небесно-яркие маленькие голубянки, мрачные мнемозины, чьи крылья в черно-белую клетку напоминали о дуализме мира, и еще какие-то совсем непонятные, одно крыло красное, другое белое, а два других – оранжевые, как на детских рисунках или рекламном плакате. Чтобы их описать всех, понадобилось бы предложение-«гусеница», такое длинное, что к его концу легко забылось бы, где жили все эти выставочные экземпляры.

Бабочки копошились, шуршали лапками, пытались взлетать. Казалось, в этом шебуршении слышится: – Выпусссти нассс, выпусти нассс…

Как неудобно, когда в голове вместо умных мыслей о благоустройстве мира, или хотя бы о том, что повкуснее сварить на ужин и какую кофточку купить к лету, возятся насекомые! Ладно бы еще, тараканы. Сегодня тараканы в голове – почти что признак нестандартности, «изюминки». Но бабочки? Нарядные, изящные, с нежными крылышками… В темноте, запертые в костяном шаре…