Тамара Сальникова - Узнай, что значит быть мной… Мир создан так, чтобы в нём удобно было большинству. Мне неудобно – значит, я умру?

Тут она запела…

Она шла и напевала песню, которую я уже слышал в детстве. Дошла до четвёртой двери, открыла её, стоит и поёт. И мне вспомнилось, как папа говорил, что в любой ситуации, в любой игре нужно просто выучить правила. Если им следовать, то можно пережить событие почти безболезненно. Сейчас правила простые – пройти все комнаты и дать понять этой певице, что в них ничего нет, что ей поможет. Тогда она уйдёт. Как иначе? Ведь если я ничего для неё не смогу сделать – смысла быть рядом просто нет!

– Хорошо, пошли дальше. – я впервые посмотрел ей прямо между глаз.

– Да. – однако, пока я не зашёл первым в комнату, она не сделала ни шага. Я тоже замер у порога, не веря своим глазам. В комнате не было ковра.

– Ну что же ты, иди! Она топталась сзади. Дышала мне в спину. Дыхание было таким горячим, что кожу между лопаток больно жгло. «Наверное у меня теперь там будет ожог.» – подумал я.

Дальше хода не было:

– Как ты не понимаешь- я не могу! Тут стены другие! Те были бы, с привычными трещинами на штукатурке – тут же – золотистые обои.

– Ты боишься?

– Боюсь. А разве ты нет?

– Она очень – очень боится. Иначе бы не просила тебя.

Но я пересилить себя не мог. Я даже не хотел смотреть ни на бумажную позолоту, ни на коричневую краску половой доски. Я не знал, что это за комната. И вышел из неё. А она зашла, и закрыла за собой дверь. Ушла, вот так просто и легко, как и не было её.

«Все так и должно быть, она должна была исчезнуть, я должен был остаться. Однажды одна девочка так же ушла, бросив меня.» – успокаивал я себя, упорно впитывая привычный рисунок ковра, каждой своей клеткой: – Мне надо считать шаги и запоминать линии. Пять тысяч туда и пять тысяч – обратно. Все остальное глупости!

Я раскинул руки, как крылья. Взмах, другой.

– Да, я не птица, и я не взлечу. И я знаю это даже лучше, чем те, кто смотрит на меня со стороны, через потолок моего коридора. Они все думают, что я сумасшедший!

«Раз. Да, мои глаза видят мир частями и никогда не увидят его целиком. Я никогда не пойму эмоций и желаний людей, ведь я не вижу их полностью. Нет в мире предмета, который разобьет это стекло.

Два. Да, я рисую мир, как могу только я. Я его так вижу! Он внутри меня и кусками снаружи. И с этим можно жить! Просто нужно чтобы кто-то держал меня за руку!

Три. Я умею любить! Если мне помочь осознать вас всех! И этот мир! И дать мне что-то интересное в нем для меня! Ведь это так просто и основано на взаимности – вы любите меня – я полюблю вас! И даже смогу общаться с вами!

Четыре. Мне важно знать, что в мире есть стабильность. Мои стены, мой ковёр, мои пять тысяч шагов! Не надо это у меня отбирать!

Пять. Вы меня бросили. Решили, что я безнадёжен, раз боюсь чего-то нового, непонятного. Это плохо, когда нет понимания и любви. Мне – плохо! Всегда меня бросают возле четвёртой комнаты, не помогая перейти в пятую. Что в ней? Мне никогда не узнать.

Я иду тебя искать… Пять тысяч шагов, четыре тысячи девятьсот девяносто девять, четыре тысячи девятьсот девяносто восемь…

– Опять шаги считает? – доктор смотрел на хрупкого белесого мальчика, через окно, расположенное под самым потолком.

– Да. – кивнула молоденькая медсестра – практикантка: – Он сошёл с ума, потому что семья от него отказалась?

– Говорите всякую ересь! – доктор хмуро поправил очки и сунул ей в руки дело пациента из седьмой палаты: – Отнесите доктору Гириян пожалуйста, она ждет.

«Сидорков Валерий Викторович. Двенадцать лет. Аутизм.» – прочла медсестра и снова посмотрела в окошко.

– Четыре тысячи восемьсот семьдесят один – донеслось из палаты интерната для особых детей. Валерий сделал крошечный шажок и уставился в пол: – Четыре тысячи восемьсот семьдесят…

Почему-то люди любят говорить: «Я тебя слышу». Поймут ли меня если я скажу: " Я тебя считаю»? Не конечное. Никогда не понимали. Сколько себя помню, не понимали. А я себя помню…

Вот надо мной склоняется мамина щека, она такого нежно-розового цвета, который бывает в садах весной, когда цветет миндаль. От тонкой кожи даже идёт мягкий свет. Так приятно смотреть на нее. И совсем не страшно. Гораздо ужаснее смотреть в безбрежные водоемы глаз. В одном большом темно синем круге, расплываются бирюзовые круги, уже поменьше. В них мерцают циановые искры – вспышки, которые всегда сопровождает громкий смех. Ужасно громкий. Он так грохочет, что искры сливаются в бешеный танец вокруг антрацитового круга, в котором тонет маленький мальчик. Он нечаянно попал в это море и барахтается в нем, без права на спасение. Какой он крошечный и нелепый в этом адовом водовороте. Очень страшно понимать, что он обязательно утонет! И никто! Никто его не спасёт. Чтоб не сойти с ума, надо смотреть на лучезарную кожу. Что я и делаю. Все время, пока мама меня вертит в своих руках, а вокруг громыхает громом смех. Смотрю, пока синева глаз не начинает стекать по щекам, а раскаты хохота переходят в ещё более ужасный звук – вой водопада слез. Единственный плюс которого – меня кладут в кровать и больше я не вижу, как тонет этот несчастный ребёнок.