Верона Шумилова - Следы войны… Рассказы

– А жена? Вы узнали что-нибудь о ней?

– Она погибла. Больше её никто не видел. Погибла в свои неполных девятнадцать лет. В концлагере…

Будто потолок обрушился на Оксану: она вздрогнула всем телом и побледнела. Провела рукой по лбу, вспоминая что-то, очень важное, очень серьезное, и еле промолвила:

– Извините… Извините, Сергей Ильич… Мне… Мне надо уйти… Я к вам зайду завтра… Завтра … – Голова ее шла кругом.

– Приходи, дочка, приходи, – ответил Мухин, поднимаясь с кресла. – Ты что-то сегодня хотела… Ладно, пусть будет так! С тобой очень приятно беседовать. Ты, видать, душевный человек. А что же так побледнела?

– Ничего… Всё пройдёт… До завтра…

В каком-то горячем тумане добралась домой. Не разбирая постель, свалилась на цветное покрывало и устало прикрыла измученные глаза.

Она вспомнила… Она, наконец, все вспомнила!

К ней из детства, из далёкого забытья, вернулась страшная картина, о которой она, казалось, давно забыла, но которая, как яркий отпечаток, настигла её сегодня, в мирный счастливый день.

…Жила она тогда с родителями за границей и училась в четвертом классе. Ей не было и одиннадцати лет. Редко ее папа, Виктор Петрович Ивкин, имел свободное от службы время. А в тот воскресный день повезло всем: и ему, и маме, и особенно ей, Сане Ивкиной, любившей пройтись рядом со своим отцом, красивым и стройным подполковником, кому так чётко козыряли солдаты и офицеры.

В тот день на семейном совете решили посетить концлагерь, находившийся не очень далеко от города, где они жили. Дома её готовили к такому печальному зрелищу, рассказали, что такое концлагерь и просили не волноваться и не плакать. Она клятвенно обещала, что плакать не будет, ведь она уже пионерка и носит красный галстук смелых и отважных ребят.

Крепко вцепившись за мамину руку, Оксанка боязливо шагнула в серые ворота концлагеря. Она впервые видела землю, опутанную в несколько рядов колючей проволокой, за которой, как ей рассказывала мама, когда-то жили и умирали люди, страдая от ран, пыток, голода и холода.

Сейчас сторожевые вышки уже никому не грозили пулеметным огнём, на территории лагеря не блуждали тысячи теней, одетых в полосатую форму, и не рвались, удерживаемые мучителями, откормленные немецкие овчарки.

Все же ей было страшно.

Справа, у самой дороги, выстроились в ряд виселицы. Их было много. Эти страшные деревянные чудища когда-то убивали невинных людей, затягивая на их шеях тугие веревочные петли. Эти петли висели и сейчас, покачиваясь на лёгком ветру, и нагоняли на неё ужас. Возле виселиц – цветы. Кто-то привязал красные гвоздики к перекладинам, столбам и даже к петлям, и они, словно капли свежей крови, алели вверху печально и безмолвно.

В болезненный комочек сжалось сердце девочки, но она не промолвила ни одного слова, лишь крепче вцепилась в мамину руку, холодея всем худеньким неокрепшим тельцем.

«Мамочка… Родненькая… Пойдём домой… Мне страшно…» – хочет она сказать, чувствуя, что слабеет, но не смеет: вокруг гнетущая тишина и снующие, словно призраки, безмолвные люди. В её маленькой горячей ладошке часто подергивается мамин холодный палец.

Вот и блоки, где когда-то ютились изможденные от голода и непосильного труда пленные. Блоков было много: французский, английский, польский, русский.

Вошли в русский блок. Поведя вокруг глазами, Оксана затаилась, лишь гулко билось её маленькое испуганное сердечко. Здесь, в этих бараках, с цементным выбитым полом и нарами в несколько ярусов, страдали и умирали советские люди, её земляки. Среди них были и дети. Их тоже фашисты не щадили. Не щадили детей, таких же, как она, Оксана Ивкина, добрых, нежных, хрупких и чистых, никому ничего плохого не сделавших за свою короткую жизнь! За что казнили? За какую их вину?

Оксана по-детски страдала: остро, глубоко, не умея ещё самостоятельно прогнать эти тяжкие мысли. И к маме и папе не могла обратиться за помощью: здесь говорить было не принято.

Девочка расширенными глазами рассматривала всё вокруг. Чуть дальше, под стеклом, куча ребячьей обуви: туфельки синие, черные, белые, коричневые; такие же ботиночки и сандалии. Вон туфелька с бантиком, почти новенькая, а чуть дальше – ботиночек с красным шнурком, рядышком – крохотный башмачок с мягкой подошвой. Тут же были и куклы в разноцветных платьицах и сарафанах с широко открытыми удивлёнными глазами.

Оксана, еле удерживаясь на ногах, глотнула подступивший к горлу комок, но он снова подкатывался и мешал дышать. Ей уже хотелось плакать, хотелось тут же покинуть этот печальный кусочек земли, на которой когда-то творились такие страшные преступления, но она шла за мамой дальше, к следующей витрине, где толпились, как и везде, молчаливые люди. Не будь маминой руки, тут же свалилась бы под ноги уставших и обессиленных от увиденного посетителей.