Денис Шпека - Видеть здесь тебя – вот что поистине мне непривычно. Ведь тебя никогда здесь не было

Две сотни лет назад ты и я договорились встретиться в щели под водопадом в местечке Big Sur. Несмотря на время, что я провел под солнцем мертвых, я все еще помню, как был влюблен в тебя. С тех пор поменялось очень многое. За время моего отсутствия эта страна обрела название, под этим водопадом занимались любовью все битники, одновременно и по очереди. Это место успели сделать свой меккой поклонники их текстов.

На сухой бумаге, которую я отыскал в песке кармана брюк без складки, скроенных так по-неактуальному, я вижу шесть цифр, и, если я прочел их верно, ты будешь здесь сегодня, рано или поздно. Приди, прошу тебя, пожалуйста. Дай же мне знать, милая, что моя новая жизнь что-то да означает.

Вытащи меня из нее. Вытащи из этих цифр, слов.

На моей левой руке так и не вымыло временем ту точку, которую ты цеременно нанесла на вену синим фломастером перед уколом. Она напоминает мне о сути литературы, создаваемом мной искусстве, где высший смысл хранится в словах, лежащих на поверхности. Они, правильно подобранные, расставленные, и подчеркивают унижение, в котором я лежу, разлагаясь, вне этого, но без него я бы и не осмелился мыслить.

Пока тебя не слышно, не видно, я ищу в оглавлении сонника твое милое имя рядом с моим и вчитываюсь в наше бестолковое толкование:

«С рассветом пчелиные рои и кричащие птичьи стаи обрушиваются на побережье, качают цветочные стебли, листву и обломанные верхушки деревьев, купаются в пыли, пролетают над еще объятыми тьмой долинами; небо, кишащее вольными птицами и золотистыми пчелами, проясняется, поворачивается к больному солнцу, глубокие раны которого затягиваются и подсыхают. Ручьи поворачивают к руинам и пробивают новое русло там, где прежде был неф храма или сточная канава темницы для рабов.

Напротив, вдалеке, на опушке елового леса, стучит барабан. Олени, лежащие на солнце напротив скалы, трубят и засыпают. Артюр и она с бьющимися сердцами бегут к океану, бросаются на песок, погружают в него пальцы, отрывают перепелов, засыпанных ночным движением песка, выпускают их на волю, скатываются по пляжу до кромки прибоя; из леса, из листвы на опушке на них смотрят молодые буйволы, оленята, орлята и волки; Артюр поднимает руку, юные звери скачут, прыгают, летят к синей воде; орленок слетает, расправляет крылья, ложится на нее, теплый пух его живота трепещет на ее груди; рядом с Артюром ложится лань, юноша обнимает ее, сжимает ногами; два молодых буйвола, зайдя в воду до живота, бьются лбами, один волчонок лижет ее лицо, другой нерешительно застыл на берегу, потом входит в воду, у его морды выпрыгивают блестящие рыбки, он ловит их лапой; потом все перемешиваются, и из этого скопища шкур, перьев, когтей, рожек и клыков исходит треск языков и мускулов, жалобный писк, частое дыхание, смех Артюра; чайки, прилетевшие из открытого моря, спускаются на пляж, садятся на спины волчат и оленят; Артюр, смеясь, встает, слюна стекает с его губ на шею, на его плече сидит чайка, буйволенок подталкивает его в спину.

Волчата, высунув мокрые языки, часто дыша, катаются по траве, глазами, утонувшими в мягком подшерстке, ловят ее взгляды. Ладони Артюра поднимаются по животу девушки, накрывают ее груди, она видит волчат, улыбается им, Артюр целует ее улыбку, его колено прижимается к ее коленям.

Когда стемнело, она поднимается рядом с Артюром, идет к волчатам, сбившимся в кучу, спящим на эвкалиптовом пне, только один не спит. Она берет его на руки, относит на вершину горы, кладет на омытые лунным светом, свисающие до земли лианы, ложится под него, ласкает и обнимает его.

Скала рабов, вершина нового острова, заплыла грязью; Артюр, голый, встает, опираясь на локоть, раны на лице и коленях промыты, пропитанные грязью волосы блестят, губы красны, рот забит илом; выгнув спину, уперев руки в бедра, он открывает глаза и осматривается; присев на корточки, он разрывает ладонями грязь, освобождает ее тело, поднимает, прижимает ее к себе, целует в губы, в плечи, в грудь. Она просыпается, по ее закрытым векам, по ее ушам стекает слизь, щеки измазаны илом, Артюр целует их; так, голые и замерзшие, они даруют жизнь друг другу, а солнце зажигает их и включает в свою орбиту, как две новые планеты. Они бегут, погружаясь в хаос цветов, листвы, птиц и ручьев. Ладонь Артюра на ее животе, ее ладонь на его груди; солнце вспенивает их волосы.

Артюр поднимает ее, уносит ее вглубь леса, укладывает в русло теплого ручья, ложится на нее, над его спиной смыкаются травы; птицы ищут их, раздвигая кусты; они кричат, сидя на спинах оленят, на их клювы липнет паутина и коконы насекомых. Чайки взмывают во влажное небо, листья пальм, распрямляясь, освобождаясь от их тяжести, раскачиваются в тумане, как птичьи крылья; синеглазый голубь порхает над ручьем, садится на тростник, чирикает.