Сергей Круглов - Записи-1. Избранное из ФБ, 2014–2018

Наверное, мало чем, в сущности.

Если про человека говорят: «Он и в старости сохранил ясность ума и живость чувств!» – это что значит, если на русский перевести? Значит, наверное, то, что человек с возрастом не превратился в сельдерей (точнее, превратился НЕ ВЕСЬ – с возрастом мы все неизбежно потихоньку сельдереем, и я, и ты, и вот ты, да и ты, красавица, тоже…), но чем-то этаким, важным, увлекательным, горит всё ещё его сердце, что-то его вдохновляет. А ведь, по сути, если не брать во внимание цыганскую пестроту частностей, воспламеняет-то одно и то же, хоть вьюношу, хоть старика, не правда ли? И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь.

Но всё-таки разница есть.

Что-то да наживает человек к 50-ти годам.

И важным из нажитого (не единственным, но одним из) мне видится – познание окоёмов сущего.

В практическом даже смысле. В ветхозаветном.

О чём говорит народная поговорка: «Знай край, да не падай».

Мой отчим, Демид Александрович Скурихин, коренной ангарец, рыбак и охотник, принёс как-то домой щенков (вообще, собаки у нас в ограде жили всегда). Маленьких ещё, полуслепых. И показывал мне, как их воспитывают. Воспитание начиналось с того, что их посадили на табуретку, они там скулили, ползли как личинки туда и сюда, и в сём ползании познавали, нащупывали всем своим существом край табуретки – отшатывались от него, ибо за ним – погибель.

Вот примерно это – начальное – и есть «Богоизбранность» и «святость», отделённость.

Взятые в удел (на табуретку); обучаемые – краям мироздания.

Напомнила Юлия Трубихина…

Это стихотворение я прочитал когда-то в альманахе «Петрополь». Это в начале 90-х были такие полусамиздатовские книжечки, небольшого формата, в мягких обложках типографски кислотных розово-жёлто-зелёных цветов, книжечки, из-за неважной проклеенности блока рассыпающиеся в руках…

Стихотворение – я не был ещё крещён, и про о. Александра знал немного – меня потрясло.

«Выступит соль на топоре»… мороз по коже.

Сравнение с Люцифером меня покоробило, помню; разве что – как воспоминание о первом достоинстве ангела?…

Но сама атмосфера стиха – Шварц есть Шварц – точная необыкновенно.

Атмосфера видимой в православном ракурсе борьбы ангелов с бесами за душу усопшего; атмосфера трагедии, сирости и Богоизбранности.

Елена Шварц

ЗАРУБЛЕННЫЙ СВЯЩЕННИК

Подумалось: как бы ни была порой черна и невыносима жизнь, со всеми её скорбями, болезнями, грехами, нелепыми безобразиями, – это ещё не ад.

Потому что Господь-то – вот же Он.

Ад – это, кратко рещи, место, где Бога нет, так я примерно думаю. Всё, может, остальное и есть – а Бога нет.

Вечер – а мамы нет, и ребёнок один… Уже ночь, и чернота в окнах смотрит внутрь комнаты слепыми глазами фонарей, и тени по потолку шелестят, выплывают и уплывают в пустоту, а мамы всё нет.

В комнате вот и игрушки тебе, и телевизор, но зачем оно всё, пока она не пришла…

Примерно так.

Дневники Елены Шварц – пятый томик её собрания сочинений, изданного «Пушкинским фондом».

2004, 29—30 сент.

«Что ж одиночество – и одиночества испробуй суп вчерашний, как я догадывалась в юности. Оно так внезапно наступило. Сегодня подумала о доме – для тюрьмы слишком благоустроенно, а для монастыря слишком много развлечений».

Пишет об одиночестве, а читаешь это – и собственное одиночество немного отступает…

(вообще, чтение дневников именно так на меня действует зачастую).